Антуанетта Мэй - Жена Пилата, или Тайна прокуратора

— Я ждал вас, — сказал мистагог, оторвав глаза от свитка.

— Как такое возможно? — воскликнула я. — Я только час назад собралась...

— Я знал, — просто ответил он, положив свиток на полированный стол из палисандрового дерева.

Я всем сердцем желала находиться в такой гармонии о богиней.

— Когда-то вы тоже были близки к Исиде, — сказал он, словно прочитав мои мысли.

— И мне так казалось, но сейчас я связана с ним.

— И хотите связать его по рукам и ногам, — вкрадчиво произнес мистагог.

— Вы смеетесь надо мной?

Мистагог встал из-за стола.

— Сегодня хороший день. Давайте пройдемся.

Сгорая от любопытства, я последовала за ним. По коридору с мозаичным полом мы вышли в сад, залитый солнечным светом. Три служительницы, сидевшие на скамейках у большого пруда со свитками в руках, улыбнулись нам. Поодаль журчали и искрились на солнце струи фонтана. Мы прошли мимо огородов, где работали две служительницы, и оказались в тени кипарисовых деревьев на берегу небольшого пруда. Мы сели на скамейку, и мистагог, повернувшись ко мне с едва заметной улыбкой, сказал:

— Вы начали говорить о своем муже.

— Ваше средство произвело хорошее действие. Я признательна вам. — Я опустила глаза и немного помолчала. — Пилат очень нравится женщинам. Когда его нет дома, я постоянно думаю... — Мной овладело знакомое чувство отчаяния. Я умоляюще посмотрела на мистагога. — Если бы у нас родился ребенок, я была бы уверена в нем. Мой врач считает, что со временем все образуется. Он любит повторять: «Доверьтесь природе».

Мистагог кивнул:

— Не могу не согласиться с вашим доктором. Но вас, видимо, не устраивает его совет, иначе вы не пришли бы сюда.

Я пристально посмотрела на него:

— У вас скорее всего есть средство или заклинание, способное помочь мне. Природа не сделает свое дело, если Пилат разведется со мной, потому что я не могу родить ему сына. Такое случается. Пилат делает все, что ему нравится. Сейчас, когда отец так далеко, за меня некому заступиться.

— Он заводил речь о разводе?

— Нет, — ответила я. — Но он, вне всякого сомнения, хочет иметь сыновей.

— Вас еще что-то беспокоит? — спросил мистагог.

— Да, беспокоит, — призналась я. — Пилат хочет, чтобы я посетила Асклепион [10] Асклепион — знаменитый во времена античности медицинский центр, построенный древними греками в честь бога врачевания Асклепия (лат. Эскулапа) и достигший наивысшей славы во времена Римской империи. Здесь за 2000 лет до рождения Фрейда людей лечили с помощью психоанализа. В Асклепионе практиковал великий врач Гален, прозванный современниками «императором исцелителей». в Пергаме.

— Почему бы нет? Это самый известный лечебный центр в мире. Только и слышишь, что там творят чудеса. Многих там лечат сном. Вам это показано больше, чем кому бы то ни было.

— Я могла бы туда отправиться еще два месяца назад. А что, если Пилат полюбит кого-нибудь в мое отсутствие?

Мистагог пожал плечами:

— И что же? Разлюбит после вашего возвращения.

— Я бы этого не вынесла. Я очень люблю мужа. — Мои щеки горели огнем.— Я думала, вы поймете мои чувства. Поэтому я здесь. А вы смеетесь над ними.

— Я не нахожу ничего смешного в ваших чувствах. Вы напрасно себя мучаете.

— Однажды вы мне помогли! — в отчаянии выпалила я.

— Я помог вам дважды, а сейчас вы снова просите меня. Вспомните, я предупреждал вас о заклинаниях и снадобьях.

— Но вы дали их мне, — возразила я. — Выручите меня снова, в последний раз. Я все сделаю, ничего не пожалею. Несколько раз, после того как я потеряла ребенка, мне казалось, что я беременна, а потом выяснялось, что нет. Вы же ведь можете что-то сделать.

— Нет, не могу. — Мистагог встал.

— Значит, мне ничто...

— Я этого не сказал. — Он слегка коснулся моего плеча. Я посмотрела на него, и сердце мое наполнилось надеждой. Он снова покачал головой. — Что вы потеряли, вы найдете в Пергаме.

— Вы хотите сказать, что Асклепий даст мне возможность родить ребенка?

— Я хочу сказать, что Асклепий — всемогущий бог. Может быть, он исцелит даже вас.

По дороге в Пергам я часто молилась Асклепию. Его отцом был Аполлон, а матерью — смертная женщина. Забеременев, она влюбилась также в смертного мужчину. Снедаемый ревностью, Аполлон убил ее, вынул из ее чрева младенца и отдал его на воспитание кентавру, обучившему мальчика искусству врачевания. Вскоре он превзошел в этом искусстве не только своего воспитанника, но и всех смертных. Неужели бог с такой человеческой биографией не поможет мне излечиться?

Путешествие казалось бесконечно долгим. Дни шли за днями. По мере того как мы удалялись от Антиохии, все больше и больше проявлялся деспотический нрав Плутония. Его надменность становилась невыносимой. Как и назойливость Семпро-нии. Кроме того, она создавала много шума. К счастью, они оба были азартными игроками и часто собирались со своими партнерами на дальнем конце палубы. Оттуда доносились громкие то радостные, то сокрушенные возгласы, когда они кидали кости. Погода стояла ясная, солнечная, дул легкий ветерок. С правого борта проплывали живописные скалистые берега Лиции. Сосны спускались к самой кромке воды. Горные вершины, покрытые шапками снега даже летом, отбрасывали тени на укромные бухты. Но мыслями я снова и снова возвращалась к Пилату. Винил ли он меня в потере ребенка? Был ли мой выкидыш как-то связан со смертью Германика?

Когда «Персефона» бросила якорь в Галикарнасе, чтобы пополнить запасы провизии, я пала духом. Нам предстояло задержаться в этом порту на целый день — на один день дольше в разлуке с Пилатом.

— Здесь есть известный храм, — сказала мне Рахиль. — Вы могли бы помолиться там.

Как озорные школьницы, мы ускользнули от Плутония и Семпронии. Наш путь лежал к месту упокоения царя Мавоола, великолепной гробнице, известной во всем мире как Мавзолей. Я хотела сама осмотреть его и не слышать болтовни Семпронии. Многоступенчатая пирамидальная башня представляла собой не только одно из самых высоких сооружений — общая высота от основания до вершины составляла более сотни футов, — меня поразило непревзойденное совершенство ее художественного оформления.

— Бесподобно, — едва переводя дыхание, сказала Рахиль, когда мы поднимались на огромный пьедестал из мрамора. — Подумать только, более четырех веков оказались невластными над этой красотой. Артемисия, должно быть, очень любила своего мужа.

Остановившись, чтобы передохнуть, я стала рассматривать храм на пьедестале, окруженный колоннадой. Меня поразило богатство украшений: между колоннами и по бокам гробницы помещались скульптуры, а на фризах — изображения битвы. Вершину пирамиды венчала скульптурная группа — уносящиеся в вечность Мавсол с Артемисией на колеснице, запряженной четверкой коней.