Пьер Понсон дю Террайль - Бал жертв

Рассуждая таким образом сам с собою, Заяц дошел до тропинки, которая слыла местом убежища косуль, там он установил капкан, то есть согнул ветвь дерева и прикрепил ее к земле.

— А! — сказал он, закончив это занятие с неимоверной ловкостью. — Если бы я мог выбирать, то мне хотелось бы захватить не косулю. Пойду посмотреть, как ферма горит. Я люблю пожар.

Говоря таким образом, мальчик забрался на скалу, возвышавшуюся среди леса, за четверть мили от фермы. Пламя горевшей фермы освещало издали лес и равнину, а Заяц с того места, на которое он забрался, мог видеть в малейших подробностях страшное и величественное зрелище пожара. Работники и работницы бегали по полям, стараясь спасти кто мебель, кто мешки с пшеницей. Лошади, коровы, бараны метались между пылающих бревен обрушивающихся стен. Крики отчаяния доносились до Зайца по ветру. Между этими криками он узнал голос отца, который сетовал и старался спасти свои вещи.

— Шутник!.. — пробормотал Заяц. — Ах! Как это красиво! — повторил он опять.

Его ударили по плечу, и, обернувшись, он чуть не упал навзничь.

— Жакомэ! — сказал он.

— Да, это я, — отвечал дровосек, — и теперь я знаю, что хотел знать.

— Что такое?

Дровосек, оставивший Машфера и Каднэ и бросившийся через лес спасать ферму, схватил Зайца за руки и сказал:

— Ты изменил себе! Это ты и твой отец подожгли ферму.

— А тебе какое дело, старый хитрец?

— А то, что ты напрасно положил далеко свое ружье, ты в моей власти.

— А-а! Что же ты хочешь сделать со мною?

— Я хочу отвезти тебя в Курсон и отдать жандармам. Ну! Ступай!

Жакомэ толкнул Зайца перед собой. Тот, будучи безоружен, вздумал было бежать.

— Иди, — повторил Жакомэ громовым голосом, — иди, или я пошлю тебе пулю в спину.

Заяц понял, что надо повиноваться, и Жакомэ, взяв его за ворот, толкал вперед, держа в руке ружье Зайца, а его собственное ружье висело через плечо. Заяц начал плакать.

— Какое тебе дело, что я поджег?.. Разве это касается тебя?

— Увидишь!.. Иди!

Дровосек повел Зайца по тропинке через лес.

— Куда мы идем? — спросил мальчишка, а сам подумал: «Хорошо же, подожди… Может быть найдется, чем позабавиться в дороге».

Когда они дошли до того места, где лес был густ, Заяц вдруг толкнул Жакомэ. Дровосек успел только вскрикнуть — его поднял над землей капкан, расставленный Зайцем, капкан страшный, от которого не может освободиться даже кабан. Только Жакомэ был схвачен не за шею, а поперек туловища. Ружье, которое он держал в руке, выпало.

— Дичь сделалась охотником, — сказал Заяц.

Он поднял ружье, прицелился в несчастного Жакомэ и выстрелил!..

Пожар на ферме приметили из разных мест, сначала из хижины Жакомэ, а потом из замка Солэй.

Слова госпожи Солероль, что бригадный начальник отлучался каждый раз, как случался где-нибудь пожар, заставили Анри вздрогнуть.

— О! — сказал он. — Неужели этот человек стоит во главе поджигателей?

— Не знаю, но он способен на это, — сказала молодая женщина.

— Откуда он пришел?

— Не знаю. Он вышел незадолго до наступления ночи под предлогом пострелять кроликов в парке.

— Что за люди с ним?

— Я никогда их не видела.

Госпожа Солероль взяла за руку кузена и прибавила:

— Молчите!

В самом деле в верхнем этаже слышались шаги генерала, возвращавшегося в свою комнату.

— О! Чего я не дала бы, чтоб узнать, кто эти люди, — продолжала она. — Послушайте, Анри, я сделаю то, что заставит меня краснеть.

— Что такое?

— Я стану шпионить.

— Что вы хотите сказать, Элен?

— Я хочу сказать, что я непременно должна знать, откуда он пришел и кто эти люди.

— Как вы это узнаете?

— Хоть он здесь хозяин, он не знает замка так, как знаю его я, родившаяся в нем. Вы помните красную гостиную?

— Помню.

— И шкаф, служивший капеллой в 1793 году?

— Два человека легко могут поместиться в нем.

— Начальник бригады не знает о существовании этого шкафа, дверцы которого скрываются в стене красной гостиной.

— Неужели?

— Право… Вы увидите.

— Но…

— Пойдемте! Пойдемте! — повторила госпожа Солероль.

Она погасила лампу, горевшую на камине, и прибавила:

— Идите на цыпочках — малейшим шум может нас выдать.

Она взяла Анри за руку и увлекла его из комнаты. Сначала они прошли переднюю, потом поднялись на лестницу в верхний этаж, прошли несколько комнат и очутились в красной гостиной. Эту комнату называли так по ее обоям, которые недаром были красные: один предок госпожи Солероль имел честь принимать в Солэе кардинала Мазарини, ночевавшего в этой комнате. Госпожа Солероль наклонилась к уху своего кузена и сказала ему:

— Комната генерала с другой стороны капеллы.

Она отворила шкаф и вошла в него вместе с Анри. Все это делалось без огня, но пол не трещал под их ногами, на мебель они не натыкались, и госпожа Солероль отворила и затворила дверь глубокого шкафа, который в самые страшные дни террора превратили в капеллу и который занимал всю толщину одной из трех феодальных стен, какие еще находятся в замках Центральной Франции.

Войдя в шкаф, Анри услыхал смутный шум голосов.

— Подождите, — сказала опять Элен.

Она сняла картину, висевшую над алтарем. Вдруг Анри де Верньеру ударил в лицо яркий свет, и капелла явилась ему со всеми своими подробностями, с деревянными скамейками, маленьким алтарем, распятием из слоновой кости.

Картина, которую сняла госпожа Солероль, прикрывала отверстие, сделанное в очень тонкой перегородке, отделявшей капеллу от комнаты генерала.

— Смотрите, — сказала Элен.

Она подтолкнула Анри к этому отверстию, которое было в диаметре величиною с шестиливровое экю. Анри приложился к нему глазом и увидел генерала.

Бригадный начальник Солероль был человеком высокого роста, уже пожилым, почти плешивым. Его низкий лоб, толстые губы, брови, сходившиеся над носом, маленькие серые глазки придавали его физиономии отпечаток свирепости. Увидев его, можно было почувствовать, что этот человек любил убийство, что его ноздри должны были расширяться при запахе крови, дымившейся около гильотины.

Он сидел, скрестив ноги, и курил. Два человека, следовавшие за ним в парке, были рядом. Анри взглянул на них, эти люди были ему незнакомы. Один был стар, другой молод; порок поставил свою печать на физиономиях этих людей. Бригадный начальник говорил:

— Если бы я не имел надежды начальствовать над департаментом и видеть наших друзей возвращенными к власти, знаете ли, граждане, я сделал бы сегодня вечером что-нибудь дурное. Что ты скажешь, Сцевола?

Тот, кто носил это римское имя, отвечал:

— К счастью, Директория остерегается.

— А роялисты трудятся… — сказал генерал насмешливым тоном.