Пьер Понсон дю Террайль - Бал жертв

— Очень может статься, — угрюмым тоном отвечал Мишлен.

— Мною?

— Нет.

— Так что же с тобою?

Мишлен искоса посмотрел на мальчишку.

— Я занимаюсь моим делом, занимайся своим, Заяц.

Мишлен был сильный парень, он родился в замке, он обожал госпожу Солероль и ненавидел начальника бригады. После ухода госпожи Солероль Мишлен сделался мрачен и замышлял что-то.

— Я именно затем и обращаюсь к тебе, что занимаюсь своим делом, — отвечал Заяц.

— Это дело другое, — пробормотал Мишлен ледяным тоном.

— Ты пахарь?

— И горжусь этим.

— А я браконьер и также этим горжусь.

— Ну, и чего ж ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы ты дал мне ружье Антуана, твоего хозяина.

— А свое-то куда ты девал?

— Оно в замке.

— Почему же ты не сходишь за ним?

— Я сейчас поссорился с генералом.

Это признание как бы по волшебству смягчило Мишлена. Заяц прибавил:

— Только бы оба ствола были заряжены, мне ничего более не нужно.

— Ты идешь на охоту?

— Да.

Так как приближалась ночь, это не показалось удивительным Мишлену. Заяц прибавил, подмигивая:

— Я не хочу, чтобы видели, как я уйду. Я пройду через хлев. Принеси мне ружье на другую сторону забора за огородом.

С тех пор, как Мишлен узнал, что Заяц поссорился с начальником бригады, он сразу переменил отношение к мальчишке. Пахарь пошел на ферму, Заяц — в хлев. На огороде он уже застал Мишлена с ружьем фермера.

— Ты славный человек, — сказал ему Заяц, — я тебе за это отплачу.

Мальчишка взял ружье и попробовал. Курки были взведены.

— Оно заряжено дробью? — спросил он.

— Дробью на волка.

— Фи!

Заяц вынул из кармана две пули и сунул их в дуло.

— Разве ты идешь на кабана? — спросил его Мишлен.

— Может статься, — отвечал юный браконьер.

В Бургундии, особенно в Морване, выражение «может статься» непонятно ни для кого другого, кроме тамошнего жителя. Это не утверждение, не отрицание, а уклончивый ответ, оставляющий место для любых предположений. Заяц положил ружье на плечо.

— Спасибо, Мишлен, — сказал он и ушел.

Лес был в двадцати шагах. Заяц вошел в чащу и начал разговор сам с собою:

— Я пытал отца, но он не легко поддается… А было бы смешно привлечь его на мою сторону. Аристократы-то были бы сильнее, если бы у них были таких два человека, как мы. А! Разбойник Солероль, ты насказал мне глупостей, ты бросил мне в голову бутылку — я это учту! Да, если бы отец Брюле был со мною — вот славный человек! Но, — вдруг сказал Заяц, — если бы отец Брюле был со мною, надо было бы с ним делиться… Да еще, может быть, он взял бы себе большую долю. Притом он и начальник бригады — все равно, что голова и шляпа… Я и то, может быть, уже сказал слишком много.

Заяц ускорил шаги, ружье он повесил через плечо, а обеими руками щупал в карманах свертки золота Ланж.

— А! Если бы отец Брюле мог подозревать, что у меня есть такие славные желтушки, — бормотал он, — но их надо припрятать!

Заяц углубился в лес по дороге к Раводьеру. Ферма сгорела, как известно, но один корпус здания можно было спасти, и фермерша Брюле с сыном Сюльписом захотели остаться там.

— Куда же я положу мои деньги? — спрашивал себя Заяц.

Он исчислял в голове все таинственные места, известные ему в долине и в лесу. Наконец через полчаса ходьбы, приметив черноватые развалины Раводьера, он придумал.

— Теперь, когда папаша распустил шайку поджигателей, он уже не пойдет больше в Лисью нору.

Вместо того чтобы пройти к ферме, он воротился в лес, проскользнул в густую чащу, окружавшую убежище поджигателей, раздвинул заросли и отодвинул камень. Под этим камнем лежали кремень, огниво и серные факела. Заяц взял все это и проскользнул в Лисью нору. Только когда он вышел из узкого прохода в более обширное пространство, где мы видели когда-то сообщников Головни, зажег он факел и воткнул его в землю. После чего, взяв нож, вырыл в земле яму, потом вынул свертки с золотом и развернул их — красноватый отблеск факела лизнул желтый металл.

— Красиво! — пробормотал Заяц.

Он подбрасывал золотые монеты, наслаждаясь их звуком. Но вдруг он вздрогнул, поднял голову и вскрикнул: он был уже не один в Лисьей норе, возле него стоял человек и так же, как он, считал золото. Это был Брюле. Фермер усмехнулся и кивнул:

— Дели надвое, сынок!

Но, странное дело, Брюле был без оружия. Заяц бросился к своему ружью и холодно сказал отцу:

— Еще шаг, и я пристрелю вас, как кролика!

Мальчишка прицелился, готовясь спустить курок.

Глаза Зайца были холодны, движения резки, тон голоса суров, и Брюле счел благоразумным остановиться. Он оставался в трех шагах от ружья, угрожавшего ему.

— Отец, — спокойно сказал Заяц, — вы человек здравомыслящий. Это большая глупость — следить за мной.

Самоуверенность и безграничная власть, которую фермер захватил в своей семье, были так сильны, что Брюле с вызовом закричал:

— Негодяй! Ты осмелишься выстрелить в твоего отца?

— Может статься! — отвечал мальчик.

— Ты, верно, собрался идти на эшафот?

— Вы сами указали мне туда дорогу.

Эти слова вырвали у Брюле крик бешенства. Заяц пожал плечами.

— Не сердитесь, папаша, — сказал он, — и поговорим, как старые друзья.

— А! Так ты сдаешься?!

Заяц расхохотался.

— Нет, — возразил он, — но я советую вам не горячиться. Это никогда не приносит пользы перед заряженным ружьем.

— Ах ты мерзавец! Да ведь я твой отец!

— Знаю, ведь вы порядочно колотили меня в детстве.

— Негодяй!

— И всегда брали меня в сообщники. Разве не я поджигал Френгаль и Раводьер и выстрелил в Жакомэ-дровосека?.. И мало ли еще что.

— Чего же ты хочешь от меня? — спросил Брюле. — Чтоб я ушел?

— Нет.

— Чего же?

— Хочу поговорить с вами.

— О чем?

— Да вот об этих хорошеньких желтушках.

— Мы их разделим?

— Как бы не так!

— Почему ты не хочешь поделиться со мной?

— Потому что это было бы несправедливо, ведь я трудился один.

— Разве ты убил эту даму? — хладнокровно спросил Брюле.

— Нет.

— Стало быть, ты обокрал ее?

— Нет.

— Откуда же ты достал это золото?

— Она сама мне дала.

Брюле был догадлив и прямо сказал сыну:

— Ты изменил генералу.

— На моем месте и вы сделали бы то же.

— Ах, злодей! Ах, разбойник!

— Не ругайтесь, папаша, — проговорил Заяц, все держа руку на курке ружья, — вы наделаете глупостей.

Брюле продолжал стоять поодаль, но принял добродушный вид и сказал:

— Впрочем, твои дела до меня не касаются. Дай мне половину этих денег, и я не скажу ничего.

— Это смешно! Как мы далеки от разумного сведения счетов, папаша!

— В самом деле?

— Во-первых, я оставлю при себе то, что мое.

— Когда так, я все скажу Солеролю.