Говард Фаст - Дорога свободы

Она плохо разбирала его носовой, жесткий, новоанглийский говор. Марк прятался за ее юбку, и она вдруг испугалась, что они возьмут его и продадут на юг или еще что-нибудь с ним сделают, и она убежала, а когда вернулась, янки уже не было. Потом проходили еще янки, проходили и мятежники: прибой войны доплескивался до Карвела, потом волна откатывалась назад. Одна из этих волн унесла Гидеона, Ганнибала Вашингтона и других — они ушли к янки сражаться за свободу. Разверстая пасть огромного и таинственного внешнего мира проглотила их, а Рэчел с детьми оставалось только одно: верить, что они вернутся. Но Гидеон был чем-то неизменным и непоколебимым, как восход и заход солнца; и когда другие женщины плакали, Рэчел с сухими глазами повторяла про себя: «Гидеон сказал — он вернется». Да, вера у нее была, но страх все же терзал ее. Ведь если Гидеона не станет, то и весь мир рассыплется в прах. У других женщин иначе; взять хоть плотский грех — иные женщины отдавались мужчинам во грехе; Рэчел это понимала, она понимала одиночество и томление тела, которое их к этому толкало. Иногда она пыталась представить себе такое положение, при котором она могла бы изменить Гидеону; но даже самая смутная мысль об

этом вызывала у нее улыбку: ибо она была Гидеон и Гидеон был она. Так было всегда, с того самого дня, когда они поженились — пошли ночью к брату Питеру, и он совершил над ними тайный обряд, тогда как другие рабы просто отдавались друг другу, зная, что брак их ненадолго — на день, на месяц, на год, не союз перед богом, а мимолетная радость, перед тем как их продадут, изнасилуют, разлучат навеки. И все же они с Гидеоном поженились и поклялись друг другу в верности.

Она была счастлива с ним, так счастлива, что это вошло в поговорку: «Как Рэчел». Если жаворонок пел уж очень хорошо, говорили, что он поет, как Рэчел. Она знала своего мужа; бог улыбался, когда дал ей Гидеона, — она это знала. Когда Гидеон ушел, это причинило ей боль; но эта боль была неотделимой частью обладания Гидеоном; Рэчел это понимала и соглашалась без ропота. Ум у нее был совсем другого склада, чем у Гидеона: в детстве, когда другие дети говорили, что ветер происходит оттого, что деревья машут ветками, она верила и соглашалась, а когда Гидеон сказал, что дело обстоит как раз наоборот, она поверила и согласилась, потому что так сказал Гидеон. Гидеону всегда надо было знать «почему», для него ничто не существовало без причины; а она, прислушиваясь лишь к теплому голосу своей крови, не доискивалась причин. Но глубокие, сильные чувства, которыми она жила, давали ей знание, и порой это знание бывало поразительно точным. Ей не нужно было много знать о Чарльстоне, о конвенте, о том новом мире, который там создавался, для того, чтобы понять, что Гидеон вернется уже не тем человеком, каким был уходя. «Отпусти мой народ» для нее означало только одно: что у нее никогда не отнимут Гидеона, никогда не отнимут детей, но она догадывалась, какие озаренные солнцем дали заключались в этих словах для ее мужа. Когда она стала получать письма от Гидеона, первые письма, какие он написал за всю свою жизнь, — вначале ей приходилось просить брата Питера или Джемса Алленби, чтобы те ей прочитали. Ей было стыдно, что она не может прочитать их сама, и она начала учиться читать вместе с другими неграми, собиравшимися по вечерам в тесной хижине Джемса Алленби, где тот учил их, как по утрам учил детей. Но учение давалось ей с трудам, у нее разбаливалась голова, и Гидеон, казалось, уходил от нее все дальше, дальше...

А теперь он вернулся и снова держал ее в объятиях, и она, может быть, впервые поняла значение слов: «Свобода дается нелегко».

На другой день после приезда Гидеона было воскресенье, и брат Питер устроил молитвенное собрание на лужайке, на солнышке. Своими звучными голосами негры спели: «Возьми меня за руку, возьми меня за руку, господь и водитель мой». Брат Питер раскрыл библию и прочел из книги пророка Исайи:

«Вот господь бог грядет с силою, и мышца его со властию. Вот награда его с ним и воздаяние его перед лицом его».

«Аминь», — ответили все, склоняя головы, Дети ерзали и вертелись, дергали друг друга за волосы, подманивали собак. Гидеон сидел вместе с Рэчел, Джефом, Марком и Дженни, но Рэчел не позволила ему сесть прямо на траву, а подстелила ряднину, чтобы он не испортил свой новый чарльстонский костюм; все с такой гордостью смотрели на Гидеона — какой он стал важный и красивый! «Аминь», — возгласил брат Питер, и снова все склонили головы. Глаза Джефа то и дело обращались в ту сторону, где рядом со стариком Алленби сидела Эллен Джонс, слепая девушка, и, заметив это, Гидеон нахмурился. Маленькая дочка Мэриона Джефферсона расплакалась; он нагнулся к ней: «Тихо, тихо, детка...» «Аллилуйя, аллилуйя», — пели все, раскачиваясь взад и вперед. Затем брат Питер сказал:

— Я не буду говорить проповедь, потому что сегодня брат Гидеон с нами, господу хвала. Господь по милости своей дал нам свободу, он внял нашим молитвам. Господь по милости своей дал нам блага земные, млеко и мед, когда другие негры голодные, нечего есть, негде приклонить голову. Господь по милости своей послал нам голосование; господь не покинул брата Гидеона в чужом городе Чарльстоне. Брат Гидеон сидел в конвенте рядом с великими и сильными — господь возвысил его, как царя Давида. Вознесем же хвалу господу!

— Аминь, — ответили все.

— Брат Гидеон вернулся, он расскажет обо всем. Это будет вместо проповеди. Встань, брат Гидеон. Иди сюда, чтобы тебя все видели.

И Гидеон начал свою речь. Он постарался как можно проще рассказать обо всем, что с ним было: о том, как он шел пешком в Чарльстон, как он боялся, как работал грузчиком, как нашел приют у Картеров и как, наконец, занял свое место в конвенте. В первый раз он мог точно объяснить им, к чему было голосование, что скрывалось за приказом Конгресса о реконструкции и как она будет проводиться теперь, когда уже создана новая конституция штата. Он перечислил все законы, вошедшие в конституцию, растолковал смысл каждого, подчеркнув, что между утверждением закона и его проведением в жизнь еще лежит целая пропасть. Например, в конституции сказано, что в штате Южная Каролина вводится всеобщее обучение, но еще надо будет достать для этого средства, подготовить учителей, построить школы, — а пока каждый должен учиться как кто может. В конституции есть закон, воспрещающий расовую дискриминацию; но она от этого еще не уничтожится, для этого потребуются долгие годы.

— Ну, а мы здесь, в Карвеле? — сказал Гидеон. — Что с нами будет? Я пошел в Земельный отдел, навел справки, и я узнал вот что: Дадли Карвел потерял плантацию, новый владелец тоже потерял. Это значит, она рано или поздно пойдет с молотка и достанется тому, кто даст больше. А нас тогда выгонят вон — и все. Надо нам что-то сделать. Что — не знаю. Я уже думал, много думал, но для всего нужны деньги. Где их взять — еще не знаю. Но это не причина, чтобы отчаиваться. Таких причин больше нет и никогда не будет. Впереди у нас светлые дни, для нас начинается светлая новая жизнь.