Борис Шелепов - Их было трое

— Ты послушай только. Девиз Тверской губернии: «Жмите из нас масло, но только по закону…» А вот образец либерализма тверских урядников. — Коста спрыгнул с кровати, принял ложно-торжественную позу декламатора.

— Запоминай, Андукапар, кто, по мнению Салтыкова, властвует над нашими думами: «Негодяй — властитель дум современности. Породила его современная нравственная и умственная муть, воспитало, укрепило и окрылило современное шкурное малодушие… Ограниченность мысли породила в нем наглость; наглость, в свою очередь, застраховала его от возможности каких-либо потрясений…»

Сел на кровать, положил журнал на колени.

— Только теперь я понял по-настоящему Салтыкова-Щедрина. Какая благородная смелость! Вот у кого надо учиться!

На добром лице Андукапара под нависшими бровями хитро сузились глаза.

— Хорошо, Коста. Но всякое подражание этой сатире неизменно ведет в Сибирь…

— Почему же?

— Один умный человек говорил так: «Михаил Евграфович Салтыков сослан в Калугу, а подражатели его, пожалуй, поедут дальше». У него ведь громкое имя и к тому же особый дар делать двустороннюю вывеску — явную и скрытую. Он умеет прятать кое-что между строчками. А ты?

— Правду говоришь. «История, одного города» — великолепная сатира на всю русскую монархию. Но… знаешь что? Я не пойму — вы как будто бы все сговорились и прочите мне ссылку. Приятель мичман то же самое вещал…

— Потому, Коста, что мы любим тебя, как родного брата, и желаем, чтобы ты поехал из академии в Рим на казенный счет, а не в Сибирь…

— Тоже на казенный счет?!

Друзья рассмеялись.

— Покажи, Коста, что рисуешь, — попросил гость.

— Да вот, те же «Дети-каменщики»…

Снял белую простыню с неоконченной картины.

— О! — воскликнул в восторге Андукапар. — Какие глаза у собаки! Как у человека. Мальчишка с молотком в руке хорош. Голопузый тоже симпатичный. Это где-то в наших краях — точно! Клянусь аллахом, картину можно за триста рублей продать. Вот тебе и капитал на учение.

Андукапар помолчал, продолжал смотреть на картину.

— Так. Значит, собака с человеческими глазами — добрый и верный друг. Понятно. А там вдали кто с палкой? Кажется, нищий. Неподалеку удобная коляска какого-то местного богатея. Правильно я прочитал твою мысль?

— Почти так…

— Ну, а что пишет наш молодой поэт Коста?

— Начал поэму «Чердак», да что-то не получается…

Коста достал с полки тетрадку. Андукапар подвинулся к свече, открыл наугад, прочитал шепотом несколько строк.

— Кто у тебя так зло говорит о Петербурге?

— Мой герой — Владимир. Тут он даже спорит с Пушкиным. Пожалуй, уберу. О столице — вот здесь…

Хетагуров открыл сильно исчерченную страницу, прочитал с чувством:

Андукапар глубоко вздохнул.

— Я же говорил: перед тобой две дороги — одна ведет в Рим, другая в Сибирь. Смеешься. Зря. Послушай доброго совета. Кончай маленьких каменотесов, только убери коляску. Покажи картину вице-президенту Академии. Получишь отсрочку экзаменов, а в будущем — поездку в Италию. А стихи, навеянные Надсоном…

— Надсоном?! Нет! — резко ответил Коста. Встал, расправил рубашку под тугим тонким поясом. — Я за поэзию борьбы — если мои стихи вообще можно назвать поэзией… Вспомни-ка Некрасова: «О город, город роковой!..»

Андукапар опять вздохнул.

— Если уж ты, Коста, без стихов жить не можешь, пиши что-нибудь веселое из петербургской жизни и посылай в Ставрополь. Авось, напечатают, деньги пришлют.

Коста схватил со стола свежий номер газеты.

— Не будем спорить. Почитай вслух петербургские «веселые» новости.

В разделе «Политика» Андукапар начал читать заметку под заголовком «Действия правительства».

«Высочайше повелено: ссыльнокаторжные и ссыльно-поселенцы, виновные в различных новых преступлениях, подвергаются установленному для них законом наказанию плетьми в присутствии врача или должностных лиц судебного ведомства в полиции…»

— Какой гуманизм! Не правда ли? — перебил Коста. — Пороть плетьми можно только в присутствии врача, а если нет такового, то достаточно и околоточного. «Высочайше повелено…» Сам император заботится о ссыльных. А в скором времени будут введены удобные никелированные кандалы, изготовленные в Америке. Да здравствует цивилизация!.. Давай дальше, земляк.

Андукапар читал одну новость за другой. Министерство финансов рассматривает проект налога на спички… Чума в калмыцких степях… Блестящий научный опыт: доктор Тоннер голодал 40 дней. Самоубийство актрис…

— Об актрисах читай все, Андукапар!

— Пожалуйста: «Актрисы, сообщает некто Оппенгейм, обыкновенно лишают себя жизни вследствие крайней нужды, болезни, страха, умопомешательства. Так, актриса Ильма Мольнар приняла яд в последней сцене «Адриенны Лекуврер» Скриба и умерла на глазах публики, которая пришла в восторг от естественного изображения смерти».

— Довольно, хватит!

Коста смотрел на море огней за окном.

— Подумать только: «Публика пришла в восторг…» Боже мой! Ты знаешь, друг, кто пишет?

— Тут нет подписи… — развел руками Андукапар.

— Тот же самый негодяй — «властитель дум современности», которого наглость застраховала от каких-либо потрясений…

— Ты, Коста, очень близко принимаешь все к сердцу. Из тебя бы никогда не получился хирург.

— Верно. Так же, как и солдат-рубака.

— Еще есть новости.

— Какие?

— В Эрмитажном театре — симфоническая фантазия Чайковского «Ромео и Джульетта».

Лицо Хетагурова прояснилось.

— Да? Какие контрасты! Самодержавный Петербург кандального звона и Петербург Пушкина и Чайковского. Этот Петербург — моя вторая родина, авдан [11] Авдан (осет.) — колыбель. заветных дум…

Давно уже настала ночь, но друзья забыли о сне.

Коста мечтательно говорил:

— Помню всполох в станице Баталпашинской. Помню человека, который созывал казаков строиться с оружием. Сам он не был вооружен — он бил в набат. Иногда вижу себя в такой роли. Только не колокол будет поднимать тревогу, а проникновенные звуки фандыра… Одному тебе говорю о мечте своей, друг мой.

Почти до самого рассвета разговаривали они. Сначала гость откладывал недоброе сообщение, с которым пришел к Коста. Заключалось оно в том, что администрация Баталпашинского отдела Кубанской области растратила горские штрафные суммы и по таковой причине К. Л. Хетагурову прекращалась выплата стипендии. Официального уведомления канцелярия академии еще не получила, оно было где-то в пути. А узнал Андукапар обо всем из письма дяди, который жил в Лабе. Позже Андукапар решил и вовсе молчать, чтобы не портить прекрасной ночи мечты о будущем.