Константин Масальский - Стрельцы [сборник]

За этою стихотворною картечью последовали настоящие, прозаические выстрелы из четырех пушек, стоявших у ворот, и потом началась пальба из всех орудий, при стрелецких полках находившихся, зазвонили в колокола, заиграли на трубах и ударили в литавры и барабаны.

— Ура! — закричали тысячи голосов. Однако ж в числе их не раздавался голос старика купца, который, как мы видели выше, с пономарем Саввою и с молодым купцом разговаривал. Последний спросил его:

— Что ж ты не кричишь, Илья Иваныч?

— Что ж не кричишь! Горло болит, так и не кричу. Вон Ванюха, мой приказчик, за меня горланит. Вишь, как он рот-то разинул!

— А разве не надо кричать, хозяин? — спросил приказчик.

— Как хочешь! Мне что за дело, горло-то твое, а не мое.

Во время этого разговора Лефор, спустясь с колесницы, прошел чрез триумфальные ворота, сел опять в колесницу, и его повезли через Белый город в Кремль. Потом чрез ворота пронесли значки и знамена, проехали тридцать всадников в латах и две роты трубачей; наконец появилось большое царское знамя с написанным на нем образом Спасителя. За знаменем ехала карета, запряженная в шесть лошадей. В ней сидели в облачении священник и диакон, державшие образ Спасителя и золотой крест. За каретою на белом коне следовал боярин и воевода Алексей Семенович Шеин с саблею в руке, в русском боярском кафтане из черного бархата, унизанном драгоценными каменьями и жемчугом. На шапке его развевалось белое перо; седая борода закрывала грудь его до половины. Боярина окружали шесть всадников с обнаженными палашами и сопровождали завоеводчики [328], дьяки и боярские дети его полка. Когда он подъехал к триумфальным воротам, то гений и на него навел свою длинную трубу и произнес стихи, в которых восхвалялось его мужество при взятии Азова и прославлялись победы над турками и татарами. Четыре вестовые пушки, стоявшие у ворот, грянули, и раздалась пальба из всех стрелецких орудий, звон на всех московских колокольнях, загремели трубы, литавры и барабаны при громких восклицаниях народа.

— Ура! — кричал старик купец со слезами на глазах от восторга.

— Илья Иваныч! — заметил молодой купец, — ты, видно, забыл, что у тебя горло болит.

— Теперь зажило!.. Ура! Ура!.. Ванюха! — продолжал он, обратясь к своему приказчику. — Громче кричи, простофиля, не жалей горла! Ура!

Вслед за боярином солдаты влекли по земле шестнадцать турецких знамен. Потом шел пленный мурза Аталык; руки его были связаны шелковыми платками. За ним ехал генерал Головин, сопровождаемый шестью всадниками с обнаженными палашами.

— Преображенцы! преображенцы идут! — раздался говор в народе, и вскоре приблизились к воротам стройные ряды Преображенского полка, предводимые самим государем в капитанском мундире. Народ, увидев царя, шедшего перед полком в виде простого офицера и предоставившего всю честь триумфа не себе, а войску и военачальникам, приведен был в неописанный восторг и умиление. Оглушительные восклицания, подобно длинному перекату грома, потрясли воздух.

Старик купец плакал от радости, устремив на царя глаза, в которых живо выражались преданность и удивление. Он чуть не прыгал на месте, усиливался изъявить криком свои чувствования, но голос от сильного душевного движения ему изменял. Толкая в бок своего приказчика, он знаками побуждал Ванюху кричать сильнее, несмотря на то, что последний, приложив руку к щеке, и без того так усердно горланил, что за версту можно было бы услышать его восклицания и счесть за мычание холмогорского быка. Петр Великий, проходя мимо крикуна, невольно оглянулся и не мог удержаться от улыбки.

За Преображенским полком следовал Семеновский.

Старик Архип с сильным биением сердца в каждом ряду солдат, проходившем мимо него, отыскивал глазами своего сына и, не находя его, печально повторял:

— И в этом ряду нет его, родимого!

Чем более проходило рядов, тем более усиливались в сердце старика страх и беспокойное ожидание. Эти же чувствования гораздо сильнее волновали еще другое сердце — сердце Анюты, хотя стыдливость и принуждала ее с величайшим усилием скрывать свое волнение. Наконец, приближается последний ряд солдат Семеновского полка. Нет и в нем Емельяна.

— Знать, он убит, мой родимый! — воскликнул горестно старик, посмотрел на небо, перекрестился и горько заплакал.

— Что это, дочка, ты так побледнела, что с тобой сделалось? — спросил пономарь Савва.

— Мне жаль Архипа Иваныча! — отвечала Анюта дрожащим голосом и также заплакала.

Пономарь начал утешать старика.

— Сердце мне вещало, — сказал последний, рыдая, — что он положит свои косточки на чужой стороне! И на могилке-то его мне не удастся поплакать!

В это время провезли в телеге изменника Янсона, выданного турками. Он одет был в турецкое платье и стоял под виселицею, на которой было написано: «Сей злодей четырекратною переменою закона изменил Богу и всему народу!»

За ним шли стрелецкие полки. Генерал Гордон с Бутырским полком заключил шествие. У триумфальных ворот Гордону оказана была такая же честь, как и боярину Шеину.

— Господи, твоя воля! — воскликнул пономарь, всматриваясь в одного из капралов Бутырского полка. — Да уж не он ли это? Посмотри-ка, Архип Иваныч! Аль мне померещилось?

Анюта, скрывшая свою горесть, не имела сил скрыть радости.

— Это он, это он! — закричала она.

Старик Архип, увидев своего сына, бросился к нему, но был остановлен стрельцами, ряд которых отделял зрителей от места, где проходил Бутырский полк.

— Пустите меня, мои батюшки, пустите! — кричал старик. — Дайте мне с ним поздороваться, дайте наглядеться на него! Погляди на меня, мое дитятко! Пустите меня к нему, отцы мои!

— Нельзя, старичок! — сказал один из стрельцов. — После с сыном поздороваешься. За наш ряд никого пропускать не велено.

Емельян, услышав голос отца, быстро оглянулся; но тотчас же начал опять смотреть вперед, опасаясь сбиться с шага. Радость не заставила его сделать ни малейшего движения, которое могло бы нарушить порядок торжественного шествия. Он не успел лишь совладеть с глазами своими: две слезы выкатились из них и упали на красное сукно его мундира.

Между тем кораблестроитель Филимон начал разговор с пономарем Саввою.

— Послушай, Савва Потапыч, ты знаешь пословицу: «Не дав слова, крепись, а дав, держись»?

— Знаю.

— А коли знаешь, то ты, я чаю, не забыл, что дал мне слово выдать за меня свою дочку. Али отопрешься?

— Нет, не отопрусь! Я сказал, что если твой кораблик нырнет и выплывет, то Анюта твоя.

— Ну то-то же! Только вот что: Емельян-то Архипыч выслужился в капралы. Если, по его челобитию, переведут тебя дьячком в дворцовую церковь, то что ты станешь делать?