Константин Масальский - Стрельцы [сборник]

— Подай милостыню Христа ради! — сказал слабым голосом дряхлый седой старик, тащившийся на костылях мимо ворот Отдаточного двора.

«Христа ради?» — повторил Емельян про себя, посмотрел на ворота, потом на нищего и отдал ему свою копейку.

— Награди тебя, Господи! — прошептал старик, крестясь.

Емельян пошел далее по улице и ощутил в душе то утешительное чувство, которое происходит в ней после доброго дела. Какой-то внутренний голос говорил ему: не горюй, Емельян! Бог тебя не оставит.

Кое-как прожил он в Москве до октября месяца и кормился поденною работой. Десятого октября возвратился Петр Великий в Москву из Азовского похода [321], который кончился неудачно от измены. Германский уроженец инженер Яков Янсон, бывший при осаде Азова, заколотил русские пушки и перешел к туркам, которые немедленно сделали вылазку и нанесли русским значительный урон [322]. Петр Великий вскоре принужден был снять осаду. Однако ж эта неудача не утомила его деятельности, и он начал уже помышлять о новом походе для взятия Азова. В декабре того же года по воле царя кликали клич, чтобы всяких чинов люди шли в Преображенское и записывались в поход под Азов. Недолго думал Емельян. Рано утром, усердно помолясь в Успенском соборе, пошел он в Преображенское и по просьбе его был принят в Семеновский полк солдатом. Всем поступившим охотою в службу были отведены особые избы в Преображенском.

Наступили святки, и в селе начались разные потехи и веселости. Дочери солдат смотрели в зеркало на месяц, слушали под окнами, короче сказать, осуществляли первую строфу прекрасной баллады «Светлана» [323]. Молодицы, взявшись за руки, ходили по селу хороводами и пели песни. Их пугали иногда попадавшиеся им навстречу солдаты, разным образом наряженные.

Емельян стоял у окна избы и смотрел задумчиво на улицу. За столом, находившемся посредине покоя, сидели два солдата: один Преображенского полка, другой — Бутырского. На первом был зеленый мундир с красными обшлагами, красный камзол и того же цвета штаны; на втором мундир, камзол и штаны были одного цвета — красного.

— Знатный у тебя мундир! — сказал преображенец солдату Бутырского полка. — Кабы можно было, так я бы к вам перешел.

— То-то же, — отвечал другой, приосанясь, — наш мундир не в пример лучше и вашего и семеновского. Взглянь-ка на Емельяна. Ну что за краса! Мундир синий; только камзол да штаны красные. Чу! слышишь ли? Этакая хохотня на улице! Что там, Емельян, такое деется?

— Да над наряженным смеются. Угораздило кого-то нарядиться журавлем! — отвечал Емельян со вздохом, вспомнив свой неудачный полет.

— Уж не тебя ли он дразнит, проклятый? — сказал преображенец. — Да скажи, брат, как тебе взбрело на ум летать по-журавлиному?

— Долго рассказывать, Антипыч!

— Жаль мне тебя, молодца! Кручина у тебя на лбу написана. Да и немудрено. И всякий бы призадумался, кабы по-твоему пролетал все свое добро и пожитки.

— Не о себе я тужу, Антипыч, а об моем старике. Отец-то мой не знает, что я теперь солдат и что скоро пойду в поход под бусурмана. И проститься мне с ним не удастся!

— С кем не удастся проститься? — спросил неожиданно вошедший в избу офицер Преображенского полка. За ним вошли генералы Гордон, Лефор и Головин [324].

Емельян и два его товарища вскочили и вытянулись.

Когда офицер повторил свой вопрос, то Емельян, заикаясь от робости, отвечал, что ему хотелось бы проститься с отцом своим перед походом.

— А где живет отец твой и кто он таков?

— Землепашец. Дней в восемь можно к нему отсюда сходить и вернуться.

— Да разве ты без его ведома записался в солдаты?

— Без его ведома, господин офицер, по одной своей охоте.

— Нехорошо ты сделал. Бог повелел чтить родителей. Сходи к отцу твоему и, если он даст тебе свое благословение, то ты останешься солдатом; если же нет, то приходи сюда, отдай капралу казенное платье и возвратись к отцу. Кто худой сын, тот и худой слуга царю. Как зовут тебя?

— Емельяном.

— А вы что за люди? — спросил офицер, обратясь к товарищам Емельяна.

— Мы оба из монастырских служек, — отвечал преображенец. — У обоих нас нет ни отца, ни матери, господин офицер! Надоело нам траву косить да воду возить, захотелось послужить царю-батюшке. Отслужили молебен Николе Чудотворцу да и пошли сюда.

— Дело, ребята! Я надеюсь, что вы будете добрые солдаты. Помните Бога и усердно служите. За Богом молитва, а за царем служба не пропадают.

Сказав это, офицер с генералами вышел. Через несколько времени вбежал капрал в избу.

— Был здесь Его Величество? — спросил он, запыхавшись.

— Не бывал! — отвечал преображенец. — Приходили только какие-то четыре офицера. Один из них такой детина рослый — с тебя будет.

— Ах вы, неучи! Смотри пожалуй! Да где у вас глаза-то были? Это сам царь изволил приходить! Он был во всех избах и осматривал вашу братью, новонабранных.

Емельян и два его товарища побледнели и, крестясь, уставили глаза на капрала.

— Ахти, беда какая! — прошептал преображенец. — Ведь нам и невдомек. Мы думали, что царь в золотом кафтане ходит, а на нем, батюшка, почитай такой же кафтан, как и на нас, окаянных!

— Вытянулись ли вы перед ним, неотесанные? Отвечали ль ему порядком? Чай, наврали с три короба на свою голову?

— Кажись, лишнего мы ничего не сказали, господин капрал.

— Величали ль его, как следует?

— Кажись, величали! — отвечал преображенец и почувствовал в руках и ногах пробежавший от страха холод, вспомнив, что называл царя господином офицером.

— Ахти, Господи, грех какой! — прошептал Емельян дрожащим голосом. — Издали-то я царя не однажды видал в Москве, а раз видел и вблизи, как он меня на мосту изволил дубинкой ударить. Знать, кто-нибудь на меня куричью слепоту напустил.

— То-то куричью слепоту! Этак ты и на часах ослепнешь; солдату надо всегда глядеть в оба. Наделали вы дела, окаянные: теперь вам всем беда, да и мне с вами вместе! Ведь мне приказано вас учить, пустые головы!

— А что, господин капрал, повесят нас али расстреляют? — спросил, вздохнув, преображенец.

Капрал не отвечал ничего и начал ходить по избе взад и вперед с беспокойством. Емельян и его товарищи стояли неподвижно, опустив голову и уставив глаза в пол.

Вдруг отворилась дверь, и вошел придворный служитель с большою глиняной кружкою в одной руке и с корзинкою в другой.

— Вот вам кружка вина да корзинка съестного, — сказал он, ставя ту и другую на стол. — Его Величество велел выпить за его здравие ради праздника!

— Гора с плеч свалилась! — прошептал капрал. — Стало быть, он не гневается! Нечего сказать — не царь у нас, а отец!

— Это пятая изба, господин капрал? — спросил служитель.

— Пятая.

— А которого из них зовут Емельяном?