Константин Масальский - Стрельцы [сборник]

— А на что тебе это знать? — спросил прохожий, взглянув на него недоверчиво.

— Да надобно мне ему челом ударить.

— Царь изволил третьего дня, 28 апреля, отплыть на судах по Москве-реке в поход под Азов-город на турскаго солтана .

— Экое горе какое!

— Да подай твою челобитную в приказ. Ныне, при царе Петре Алексеиче, и в приказах суд и расправа идут не по-прежнему.

— Нельзя, земляк: мое дело не такое.

— Ну так приходится тебе подождать, покуда царь из похода воротится. Ты, видно, недавно в Москву приехал?

— Сейчас только от заставы.

— Поспей ты сюда третьего дня, так посмотрел бы, как царь с Преображенским, Семеновским да пятью стрелецкими полками изволил садиться на суда с Каменного Всесвятского моста. Было чего посмотреть! Лишь только суда поплыли вниз по Москве-реке, нашло облако и начал гром греметь, а с судов-то грянули из пушек да из мушкетов. Старые люди толкуют, что гром случился к добру... Однако ж я закалякался с тобой; пора мне идти. Прощай, любезный!

Прохожий удалился, а Емельян, вздохнув, поехал на постоялый двор, оставил там свою лошадь и пошел на Красную площадь.

— Караул! — закричал он. — Караул! Слово и дело!

Вмиг собралась около него толпа народу.

— Что ты горланишь? — спросил его грозным голосом протеснившийся сквозь толпу человек в сером кафтане и с длинною рогатиной в руке.

— А тебе что за дело? — отвечал Емельян.

— Как что за дело! — заметил какой-то прохожий. — Разве ты не видишь, что это Алеша? [314]Дай ему алтын или ступай в приказ.

— Проходи своей дорогой! — закричал гневно блюститель общественного порядка. — А ты, голубчик, пойдем-ка в приказ.

— Пойдем; мне того и надобно.

Емельян без сопротивления последовал за Алешей и вскоре подошел с ним к дому, где помещался Стрелецкий приказ. Алеша, оставив его в сенях под надзором сторожа, вошел в комнаты и сказал одному из подьячих, что он привел с площади крестьянина, который говорит за собою государево слово и дело. Подьячий немедленно доложил об этом дьяку [315], а тот — боярину князю Ивану Борисовичу Троекурову, начальнику Стрелецкого приказа.

— Позови его сюда! — сказал боярин. — Надобно его допросить.

Сторож ввел Емельяна, держа за ворот, в комнату, где сидел боярин, и по приказанию его вышел.

Спросив об имени, звании и промысле приведенного, боярин приказал дьяку ответы его записывать [316]и продолжал:

— Какое же у тебя слово и дело? Сказывай! Измена, что ли; или на царя кто умышляет недоброе?

— Нет, боярин! — отвечал Емельян, поклонясь ему в ноги. — Измена — не измена, а дело важное.

— Что ж такое? Говори скорее! Мне недосуг долго с тобой толковать.

— Да придумал я, боярин, сделать крылья и летать по-журавлиному. Не оставь меня, кормилец, и будь ко мне милостив, отец родной!

Емельян снова поклонился князю в ноги.

— Летать по-журавлиному? Да не с ума ли ты сошел? — воскликнул боярин, встав со скамьи от удивления. — Слышал ли ты, Федот Ильич, что он сказал? — спросил князь, обратясь к сидевшему за одним с ним столом окольничему Лихачеву, который по шарообразности своей и зеленому кафтану имел большое сходство с арбузом.

— Как не слыхать! — отвечал окольничий.

— Что ж ты думаешь?

— То же, что и ты, князь Иван Борисович.

— Да я еще ничего не думаю. Этакого дела, верно, ни в одном приказе еще не бывало с тех пор, как мир стоит.

— И, полно, князь, как не бывать! В Уложении, помнится, есть самая ясная статья об этом.

— Ты, верно, Федот Ильич, не расслушал, а чем дело. Ну-ка, скажи, чего он просит?

— Он... просит управы на своего обидчика, — ответил в замешательстве окольничий, который по необыкновенной рассеянности своей редко слушал, что в приказе говорили или читали.

— Не отгадал, Федот Ильич! Он хочет летать по-журавлиному.

— Полно шутить, князь.

— Я не шучу. Спроси сам челобитчика.

Когда Емельян на вопрос окольничего повторил свою просьбу, то Федот Ильич, подняв руки вверх от удивления, оборотился к князю с вопросительным лицом.

— Что, Федот Ильич! — продолжал князь. — Поищи-ка статьи в Уложении, да разреши эту челобитную, пока я съезжу в думу. Мне время уж туда ехать.

Сказав это, Троекуров вышел.

— Послушай ты, удалая голова! — сказал окольничий Емельяну, приблизясь к нему. — Ты шутить, что ли, вздумал с приказом?

— Нет, боярин, я не шучу и знаю, о чем прошу. Если я не полечу, словно журавль, то я в вашей воле.

— Да как же ты полетишь?

— Если мне дадут из государевой казны осьмнадцать рублей, то я сделаю себе крылья и поднимусь так, что из глаз уйду.

— А если обманешь, голубчик, тогда что с тобой делать, а?

— Тогда доправьте осьмнадцать рублей на моне. Я за них всем моим добром ответчик. У меня есть две тройки добрых лошадок да полдюжины телег.

— Надобно справиться об этом, — сказал окольничий дьяку.

— Прикажи, боярин, послать на постоялый двор, где я живу, и спросить об этом хозяина, чернослободского купца Ивана Степаныча Попова. Его постоялый двор домов за десять отсюда.

— Пошли сейчас же кого-нибудь из подьячих, — сказал дьяку окольничий и начал ходить взад и вперед по комнате.

Посланный подьячий вскоре возвратился и подтвердил показание Емельяна.

— Ну, что ж теперь нам делать? — продолжал Федот Ильич. — Князь ведь приказал решить челобитную до его возвращения. Надобно послать памятьв приказ Большой Казны [317]и просить о выдаче осьмнадцати рублей челобитчику.

Дьяк хотел сказать что-то в возражение, но окольничий закричал:

— Не умничай и делай, что велят!

Дьяк, взяв перо, написал тотчас же бумагу [318]следующего содержания: «Сего 7203 года, апреля в 30 день, закричал мужик «караул», и сказал за собою государево слово, и приведен в Стрелецкий приказ, и расспрашиван; а в расспросе он сказал, что он, сделав крылья, станет летать, как журавль. А станут те крылья в 18 рублёв. И Стрелецкий приказ посылает в приказ Болышой Казны память, чтобы те 18 рублёв прислать без мотчанья [319]. А ответчик за них тот мужик всем своим добром и животами, буде не полетит по-журавлиному».

Окольничий подписал память, и сторож отнес ее в приказ.

Через полчаса явился оттуда дьяк и принес с собою деньги [320]. Окольничий Лихачев присутствовал и в приказе Большой Казны и заведовал отпуском сумм по требованию других приказов; поэтому дьяк, принеся с собою деньги, представил ему ответ на присланную память и просил подписать.

— Давай сюда! — сказал окольничий и, подписав ответ самому себе, велел деньги Емельяну выдать, отпустить его домой для сделания крыльев и приставить к нему сторожа для надзора.

Между тем возвратился из думы князь Троекуров.

— Ну что, Федот Ильич, — спросил он, — чем решил ты челобитную?