Владимир Москалев - Королева Бланка

– Всё так, дети мои, – загадочно молвила кормилица, – однако корни зла, как говорят, лежат глубже. Удар этот сам Папа и направил; он подстроил это убийство, чтобы обострить конфликт и иметь повод для войны. Церковь требовала полного себе подчинения, но рыцари Окситании понимали, что у них хотят отнять свободу, а потому верили катарам и презирали Рим. Они мечтали жить независимо в своих горах, но римский паук уже нацелился на жертву, готовый подчинить ее себе или уничтожить. Увидев добычу, охотник уже не может остановиться.

– Отчего же Лангедок не захотел подчиниться Риму? – спросил Робер. – Ведь тогда не было бы и войны.

– Всему виной показная роскошь, разврат, обман, неприкрытое воровство, падение нравов продажного и лживого духовенства. Всё это – Римская церковь. И народ не пожелал стать под руку этого мерзкого чудовища…

Внезапно кормилица спохватилась и прикрыла рот рукой: вот так сболтнула!..

Переглянувшись, братья улыбнулись.

– Не волнуйся, Гелинда, мы тебя не выдадим, – заверил ее юный король.

– Не выдадим, – подтвердил его брат.

– Я верю вам, дети мои, – растроганно проговорила кормилица, одаривая каждого из братьев ласковым взглядом. – А то ведь – услышь меня кто… Упаси Бог, сам кардинал!.. – Она с опаской покосилась на дверь и продолжала, чуть приглушив голос: – Так вот, потому и верили люди катарам, что видели разврат Римской церкви, ее нравственный и духовный упадок. Ибо, что есть Церковь, как не орудие грабежа? А что есть рыцарское воинство? Ее правая рука. Мало ему того, что оно вместе с попами награбило за четыре похода, так теперь подавай ему богатый Юг! Борьба с ересью – чем не предлог для нападения? А прикрыть свой разбой можно религиозными изречениями, успевай только придумывать их и кидать в массы.

– Мой духовник не устает повторять, что вероотступники – так он называет еретиков – возмущают общественное спокойствие и нарушают мир Божий, – сказал юный король.

– А еще он говорит, что выступления против Церкви – то же, что оскорбление короля, – прибавил брат. – Виновных надлежит предавать смертной казни с конфискацией имущества.

– И еще… – вспоминал Людовик. – Церковь – хранилище Духа Святого. Мятежный Юг ставит судьбу всей Церкви под угрозу.

– Это и есть религиозные словечки, которыми проповедники затуманивают умы своей паствы, – обобщила кормилица высказывания братьев. – Но знаете ли вы, мои милые, что Церковь, призывая к насилию, расходится с повелениями Христа? Она нарушает Его завет: «Возлюбите врагов ваших, благо творите ненавидящим вас». Догадываетесь теперь, что Церковь и тот, кто повинуется ей, совершают смертный грех, обрекая на казнь?

Мальчики молчали, не понимая, почему святые отцы нарушают повеления Бога. Не оттого ли это, что их власть – высшая, и перечить ей не смеет ни один смертный?

– Говорили, весьма отличился в походе на еретиков Симон де Монфор, – подал голос Робер. – Именно его считают самым главным и самым жестоким.

Людовик прибавил:

– А я слышал, что этот Симон накалывал на одно копье по нескольку младенцев – сколько войдет, – а потом то же проделывал с их матерями. Это правда, Гелинда?

– Ох, ох! – тяжело вздохнув, запричитала и закрестилась кормилица, промокая платком глаза. – Истинно так, коли говорят, только во главе этого воинства стоял поначалу аббат Сито – тот еще зверь, – а потом зверь другой – Монфор. Он и считался главой альбигойского похода. Да вот послушайте. В один из монастырей согнали сто пятьдесят мужчин и женщин; он приказал им всем отрубить руки и ноги и выколоть глаза. Потом к нему привели отца и сына, жителей Каркассона; он заставил отца своими руками повесить сына…

Кормилица расплакалась. Да и было от чего. Картины ужасов, о которых она рассказывала, не укладывались в мозгу, ибо отображали вопиющую бесчеловечность, не воспринимаемую ни одним здравым умом.

– Но войну эту, начатую в двести девятом году, породило не только учение катаров, – продолжала она. – Рыцарь всегда презирал простолюдина, существование которого считал совершенно излишним, а потому и отправился безжалостно и безнаказанно его убивать. Я знаю, например, что при взятии Марманда, около десяти лет назад, рыцари беспощадно изрубили мечами пять тысяч горожан, а ведь там были женщины и дети. Зато они пощадили всю знать, которая защищала город. Змеи змей не кусают.

– А Монфор? – поинтересовался Робер. – Говорили, его убили камнем.

– Бог наказал насильника и убийцу, а потом его сын передал весь Лангедок французскому королю: дом Монфоров стал беден, и сыну Симона ничего больше не оставалось, – ему надо было вылезти из долгов… Но мы говорили с вами о Граале, дети мои. Поход против него и начался с Безье, который северное воинство стерло с лица земли.

– Расскажи еще, Гелинда, – попросил Людовик, – ведь мне предстоит воевать с этими людьми, как моему отцу. Я должен знать, в чем их вина перед короной.

– А почему катар зовут альбигойцами? – спросил Робер.

– Есть такой город в Лангедоке, называется Альби, там и зародилось наше учение… учение катар. Но есть еще толкование. Катары любят белый цвет; белое – чистота, совершенство. Слово «альбигойцы» в переводе с латыни означает «белые». Была когда-то давно секта манихейцев, так вот, в переводе это – «одетые в белое». Словом, катары – те же манихейцы.

– Отец говорил, катары идут в огонь нисколько не боясь, даже улыбаются. Чем это объяснить, Гелинда?

– Мы, как и вальденсы, не боимся смерти, – уже смелее стала говорить кормилица, – ибо что есть смерть, как не путь в царство небесное, где каждый из нас вернется к Богу? Никто из нас не кончает жизни без мук, дабы избежать мук вечных.

После недолгого молчания Людовик снова спросил:

– А где появились еретики и когда?

Кормилица пожала плечами:

– Где впервые появились – того мне не ведомо, когда – тоже, знаю только, что очень давно, может быть, целых два столетия прошло с тех пор. Рассказывают, что их начали сжигать на кострах не только на Юге, где, говорят, и зародилось истинное учение, но даже в Орлеане, и было это при короле Роберте.

– За что же их сжигали? Они говорили что-нибудь против Бога?

– А вот послушайте их, дети мои: «Христос не рождался от Девы Марии, не страдал для людей, во гроб не был положен и из мертвых не воскресал». Отсюда, как вы сами понимаете, вытекает то, что таинства крещения и причастия вовсе не нужны.

Хлопая глазами, братья в изумлении глядели на кормилицу, не понимая, шутит она или нет. Мыслимо ли это – то, о чем она говорит? Как можно такое сказать? Да и может разве быть иначе, нежели учит Церковь – епископы, аббаты, священники? Ведь этак все становится с ног на голову! Всё равно что отринуть эту веру и принять новую…