Владимир Москалев - Королева Бланка

Жавель молчал. Что сказать дальше, он не знал. Спина ныла, будто он лежал обнаженным на остриях гвоздей.

– Палач!

– Я все скажу! – взмолился Жавель, с ужасом глядя на дубинку, которая поднялась над его рукой. – Мог ли я выполнить ее просьбу, не начни она со мной разговора о любви, о предстоящей ночи, которую она мне обещала…

– Имя этой дамы!

– Имя… имя… Монсеньор, я забыл.

Тибо бросил выразительный взгляд на палача. Дубинка тотчас обрушилась на руку, дробя кости от локтя до запястья. Жавель дико закричал. Сквозь рев услышали его голос:

– Графиня! Ее зовут Бланка! Бланка Вандомская…

В толпе придворных вскрикнула какая-то дама. Все расступились. Перед королевой и графом Шампанским стояла, без кровинки в лице, настоящая графиня Бланка Вандомская. Все взоры устремились на нее. Не выдержав этого, она стала медленно оседать и упала бы без чувств, не поддержи ее вовремя Аршамбо вдвоем с кардиналом.

Все молчали. Чудовищное обвинение нависло над графиней, и надлежало немедленно же выяснить все до конца. Вандомский дом предан короне, здесь никогда не было мятежников и предателей. И вдруг такое! Требовалось тотчас же допросить графиню, но она лежала на полу (!) без чувств. Приходилось ждать. Но ожидание затягивалось. Принесли ведро и довольно бесцеремонно окатили представительницу дома Вандомов холодной водой. Подействовало. Она открыла глаза. Ей помогли подняться на ноги. Тибо дал знак, графиню подвели ближе. Она хотела что-то произнести, но только раскрыла рот, промямлила что-то невнятное, и тотчас ее губы сомкнулись. Обвинение было неслыханным, чудовищным, она никак не могла поверить, что ей станут инкриминировать такое злодеяние. Королева смотрела на нее с удивлением, сама не веря тому, что услышала, а графиня умоляющими глазами глядела на людей, не знала, что сказать в свое оправдание, и терзалась этим.

На выручку, как ни странно, пришел Тибо.

– Эта? – указал он рукой на Бланку Вандомскую, поворачивая голову Жавелю.

Тот глядел какое-то время, что-то мучительно соображая, припоминая, сопоставляя, и неожиданно для всех объявил:

– Та была выше ростом.

– Значит, это не она?

– Не похожа.

– Так. А ее лицо? Ты ведь видел его, не так ли?

– Монсеньор, я не видел ее лица.

– Как! – оторопел Тибо. – С кем же ты тогда беседовал? Уж не дьявол ли обещал тебе райскую ночь в своих объятиях?

– Должно быть, и вправду со мной любезничал сам сатана, принявший облик женщины в маске.

– В маске? Пусть так. Но хоть что-то ты запомнил? Маска скрывала глаза. Остаются лоб, нос, губы…

– Губы! – вскричал Жавель столь обрадованно, словно от этого зависела его жизнь. – Графиня улыбалась. Я запомнил ее улыбку. Если хотите, я мог бы… Пусть эта дама улыбнется… и пусть скажет что-нибудь. Я хорошо помню ее голос.

Тибо в упор взглянул на Бланку Вандомскую.

– Мадам, у вас есть возможность обелить себя, оказавшись, таким образом, вне подозрений. Вы слышали, что сказал этот человек? Вам надо всего лишь улыбнуться ему.

– Ему?! Я должна улыбаться этому негодяю, посмевшему обвинять меня в покушении на убийство ее величества королевы? Мне – улыбнуться после того, что я здесь услышала в свой адрес? Никогда!

– Поймите, это для вашего же блага, – попробовала уговорить ее королева.

Но графиня упорно молчала, назло сделав обиженное лицо.

Помощь пришла неожиданно и оттуда, откуда и следовало.

– Это не ее голос, – послышалось с пола.

Все поглядели на Жавеля. Мотая головой, он повторял:

– Она говорила не так, не так… не таким голосом.

Королева-мать пошла на хитрость. Подойдя к Бланке Вандомской, она с улыбкой легонько обняла ее и сказала:

– Как и следовало ожидать, графиня, произошла ошибка. Ах, я так рада, позвольте же мне вас обнять.

Растроганная, изрядно понервничав, графиня прослезилась. Но то были слезы радости, и они не могли не сопровождаться пусть легкой, но все же улыбкой.

– Смотри! Ты видел? – вскричал Тибо. – Эта дама только что улыбнулась. Знакома ли тебе ее улыбка?

К всеобщему облегчению, Жавель во второй раз замотал головой.

– Нет, монсеньор. Улыбка той дамы была другой.

– Другой? Какой же?

– Обворожительной. И у нее был большой рот с пухлыми губами.

Как по команде, взоры присутствующих вновь устремились на Бланку Вандомскую, точнее, на ее губы, словно до этого никто никогда их не видел. И тотчас все бросились ее обнимать и просить прощения за возникшие поневоле подозрения: у графини был маленький рот и тонкие губы.

– Выходит, ты нам солгал? – снова устремил гневный взор на распростертого на полу Жавеля граф Шампанский.

– Я не стал бы лгать, если бы истина не была для меня дороже.

– Истина?

– Именно таким именем, которое вы слышали, назвала себя та дама.

– Что еще можешь ты сказать о ней?

– Ничего, кроме того, что дал ей напиться.

– Дал ей напиться? Но где ты сам был в это время?

– Стоял рядом, где же мне быть.

– И видел, как она пила?

– Я отвернулся в это время.

– Отвернулся? Почему? По своей воле или?..

– Она заставила меня. Ей почудились шаги на лестнице.

Тибо даже отпрянул. Более удобного момента и придумать нельзя. Картина вырисовывалась зловещая и бесспорная в своей ясности. И тут Тибо вспомнил про одну деталь, дававшую последний ключ к разгадке тайны.

– Дама была в перчатках? – спросил он.

– Нет, монсеньор, я помню это точно.

– Почему?

– Поверх перчаток обычно не надевают колец.

– Стало быть, на руке дамы было кольцо?!

– Перстень. Я видел его. С плоской гранью, на среднем пальце.

Тибо бросил выразительный взгляд на медика. Тот кивнул. Тибо выпрямился. Картина преступления приобрела законченный вид. В замке отравительница! Локуста! Агнесса выпила яд, который в первом столетии нашей эры погубил Британика. И эта Локуста, быть может, даже среди придворных – стоит и, глядя на дело рук своих, старательно поджимает губы! Не теряя времени, надо всех дам предъявить взору виночерпия. Если она здесь, он тотчас узнает ее – по росту, голосу и, быть может даже, по запаху духов!

Тибо собрался сей же миг, пока не поздно, приступить к процедуре опознания… но не успел. Взглянув на лежащее на полу тело, возле которого безмолвно стоял палач, он отпрянул, округлив глаза. Лицо Жавеля на глазах стало покрываться смертельной бледностью, на лбу выступила испарина, в уголках рта показалась пена, сначала белая, затем розовая. За ней потекла кровь. Тело начало биться в конвульсиях, потом выгнулось дугой… Всё, как с Агнессой. Жавель попытался еще что-то сказать, быть может, хотел вручить отлетающую душу Богу, но не смог этого сделать. Так и умер с раскрытым ртом, устремив взгляд в потолок, на панно с отцом и сыном.