Борис Островский - Лазарев

Некоторые наиболее мощные суда Черноморского флота во времена Лазарева были вооружены впервые в истории кораблестроения так называемыми бомбичесними пушками крупного калибра; стрелявшие с небольшого расстояния разрывными снарядами, они представляли в те времена грозное оружие в борьбе с парусными деревянными судами. В знаменитом Синопском сражении эти пушки сыграли выдающуюся роль в разгроме турецко-египетского флота, вполне оправдав себя. На случай наступления египетских войск на Константинополь или возможного конфликта с англичанами и французами Лазарев подготовил две укрепленные позиции у входа в Босфор. Остальные войска заняли позиции вокруг Константинополя.

Такая огромная морская сила, сосредоточенная в одном месте, сразу оказала отрезвляющее действие на многих.

Мехмет-Али, убедившись, что ему при новых обстоятельствах придется сражаться не только с турками, но и с русскими, поспешил согласиться на мирные переговоры.

26 июня 1833 года в местечке Ункиар-Искелесси был заключен знаменитый в истории дипломатии договор. «В Ункиар-Искелесси Николай I одержал новую дипломатическую победу, более замечательную, чем Адрианопольскнй мир, ибо победа эта была достигнута без войны, ловким маневрированием». Так говорится в «Истории дипломатии».

После Ункиарского договора Турция навсегда распрощалась с Сирией и провинцией Аданой. Эти территории перешли к египетскому паше. Турция была ослаблена, а египетско-сирийский сатрап стал отныне свободным властелином.

Во всех странах высоко поднялся престиж России. Россия и Турция обязывались отныне помогать друг другу в случае войны с третьей державой, а также в случае внутренних беспорядков в одной из договорившихся стран. В дополнительном секретном пункте султан обязался закрыть на будущее время Дарданеллы для всякой враждебной России державы. Босфор же предоставлялся в распоряжение России безотказно при всех условиях. Таким образом, ключи от Черного моря очутились, наконец, в руках России. Теперь уже Россия решала вопрос: открыть или закрыть Дарданеллы для флотов иностранных держав.

Русско-турецкий договор был встречен европейскими дипломатами е нескрываемым недовольством и тревогой, а кое-где вызвал и насмешки. Говорили, что от страха султан потерял сразу три вещи: рассудок, честь и совесть. Австрийский канцлер Меттерних, ознакомившись с договором, рассмеялся и презрительно назвал султана «именитым сторожем Дарданелл на службе у русского царя»

Но вот полоса раздражения и насмешек сменилась трезвым размышлением. Как быть, как рассматривать все совершившееся? Всего более была озадачена Англия. Россия становилась теперь неприступна для нападения со стороны проливов. И англичанам, а вслед за ними и французам не оставалось ничего другого, как выразить обеим сторонам протест и вывести свои корабли из проливов. Отношения между Россией и Англией резко ухудшились.

Мы не говорим, насколько прочен и продолжителен был Ункиар-Искелессийский договор Все последующее развитие событий зависело от обстоятельств и лиц, не подвластных Лазареву Но факт остается фактом. Лазарев сумел, не применяя оружия, намного поднять престиж своей родины и добиться для нее таких преимуществ в вопросе о проливах, каких не знали никогда другие державы.

В то время когда потерпевшие серьезное дипломатическое поражение англичане обдумывали, как освободить проливы от русских, турецкий султан предавался ликованию без границ и меры.

Особенной симпатией воспылал султан к Лазареву, он говорил ему, что полюбил его как родного брата Лазареву был пожалован высший орден Луны и огромная, усыпанная крупными бриллиантами медаль, наиболее крупный из которых был оценен в 12 тысяч рублей.

Не падкий на ордена, звезды и прочие знаки отличия, Лазарев в письме к А. А. Шестакову писал: «Не дураки ли турки, выбили медали, в которых весу по 40 червонцев! Да нам от этого не хуже, неравно понадобятся деньги, то и побоку».

Вслед за султаном и первые сановники Турции также стали оказывать Лазареву всяческое внимание. В честь русского адмирала устраивались пышные обеды со всей восточной роскошью, с музыкой и пляшущими одалисками. На обеде, данном Тахир-пашой, было подано, по словам Лазарева, 112 блюд прекрасной, смешанной турецко-французской кухни. «Тахир-паша, - замечает Лазарев, - старый мой наваринскин знакомый, Он имел флаг свой на двухдечном фрегате и разбит был с «Азова» в числе некоторых других». Самый изысканный обед ожидал Лазарева на трехдечном корабле «Махмуд». «Стол убран был французскою бронзою, фарфором и цветами, накрыт на французский манер, и странно было видеть неловкое обращение турок с ножами и вилками! Пить же научились порядочно и шампанское тянут лучше наших», - писал Лазарев Шестакову.

В память заключения договора была изготовлена медаль. Султан наградил ею всех русских моряков: офицеры получили золотые медали, матросы - серебряные.

В письме к Шестакову у Лазарева вырывается замечательное признание. «Тебе не верится, - пишет он, - что иногда чужими руками жар загребают, то знай же теперь, что за скорое вооружение эскадры, отправившейся под начальством контр-адмирала Лазарева в столь суровое время года, командиру Севастопольского порта жалуется аренда по чину, сиречь 4000 рублей серебром на 12 лет, а кто при том был действующим лицом, сам знаешь».

На посту главного командира Черноморского флота 1 мы застаем Лазарева в полном расцвете дарования и творческих сил. Семнадцать долгих лет отдал он восстановлению растленного и морально и материально флота. [1 В исполнение обязанностей главного командира Черноморского флота М. П. Лазарев вступил 8 октября 1833 года. На следующий год, 31 декабря он был утвержден в этой должности, а также и военным губернатором городов Николаева и Севастополя].

Михаил Петрович всегда предпочитал морскую службу береговой. Но теперь он был необходим на берегу. И, понимая хорошо, какие на него возлагаются надежды, Лазарев смирился. По выражению современника, миссия. его заключалась «в извлечении флота из настоящего мнимого его существования и приведения оного в подлинное бытие».

Своим друзьям Лазарев писал: «Я попался в сети крайне для меня неприятные тем более, что береговая должность письменная, я черт знает еще что!».

Время не примирило Михаила Петровича с нелюбимой работой. Спустя шесть лет он писал А. А. Шестакову. «…Весьма часто случаются дни, в которые сижу за проклятыми бумагами по 12 и даже 14 часов, а это не безделица. Здоровье мое, хотя и каменное, но начинает изменяться от сидячей жизни». И еще позже снова жалоба Шестакову: «…Проклятые бумаги не дают свободного времени. Лучшее время в жизни мы проводим за бумагами и делаем невольным образом много упущений.»