Кен Фоллетт - Избранные произведения. I том

Пала тишина. Все понимали, что это означает. Удар был нацелен на Ролло. Тридцать девять статей представляли собой символ веры англиканской церкви. Всякий католик, признававший этот символ, отрекался от собственного вероучения. Ролло умер бы, но не принес бы такой клятвы.

И все в палате это знали.

Среди кингсбриджских протестантов было мало таких истовых, каким был Дэн Кобли. Большинство довольствовалось возможностью вести дела в мире и покое. Но Дэн всегда требовал строгости — и бывал порой весьма убедителен.

Пол Тинсли, стряпчий, отвечавший за порядок в городе, сказал:

— Парламент уже не раз пытался заставить всех чиновников публично поклясться в верности Тридцати девяти статьям, но королева Елизавета неизменно отвергала подобные законы.

— Больше она уже не сможет этого сделать, — возразил Дэн. — Булла все изменила. Королеве придется смириться.

— Может быть, — согласился Тинсли. — Но мы подождем, пока парламент вынесет решение, и не станем действовать самостоятельно.

— Зачем ждать? — настаивал Кобли. — Ведь никто в этой комнате не оспаривает истинности Тридцати девяти статей, верно? А если кто против, как мы можем допустить, чтобы он торговал в Кингсбридже, после папской-то буллы?

— Возможно, вы правы, олдермен Кобли, — ответил Тинсли ровным тоном закоренелого крючкотвора. — Я лишь призываю городской совет не действовать поспешно.

Ролло решил, что пора вмешаться.

— Соглашусь с олдерменом Тинсли. Лично я не намерен присоединяться к той религиозной затее, какую предлагает олдермен Кобли. — Он помолчал и добавил: — Если ее величество королева пожелает, это будет другое дело.

Ролло врал напропалую, но что еще ему оставалось? На кону стоял его достаток.

— А если народ узнает, что мы обсуждали этот вопрос и ничего не решили? — спросил Кобли. — Тогда мы сами окажемся под подозрением.

Сидевшие за столом задумчиво закивали, и Ролло начал думать, что Дэн все-таки добьется своего.

— Думаю, надо проголосовать, — сказал Кордвейнер. — Кто за предложение олдермена Кобли, прошу поднять руки.

Десять рук поднялись вверх. Воздержались только Ролло и Тинсли.

— Решение принято, — объявил Кордвейнер.

Ролло встал и вышел из палаты.

Ранним июльским утром Марджери лежала в кровати в своей спальне в Новом замке и слушала пение птиц за окном. Она ощущала себя одновременно напуганной, виноватой — и счастливой.

Счастье доставляли любовь к Неду и уверенность в том, что и он любит ее. Он задержался в Кингсбридже до конца мая, и встречаться удавалось несколько раз в неделю. Потом королева отослала его изучать состояние укреплений на южном побережье. Марджери не прекращала совместных поездок со Стивеном Линкольном раз в неделю в отдаленные деревушки на служение месс в окраинных амбарах, но теперь у этих поездок появилась и другая цель, и они с Недом старались устроить так, чтобы их пути пересекались. Они проводили ночи в одних и тех же городках и деревушках; с наступлением темноты, когда большинство местных укладывалось спать, Нед приходил к Марджери. Если она останавливалась на постоялом дворе, он прокрадывался в ее комнату, а если ночь выдавалась теплой, они встречались в лесу. Покров тайны делал эти встречи почти нестерпимо желанными и захватывающими. Прямо сейчас Нед находился всего в нескольких милях от Нового замка, и Марджери надеялась, что сумеет ускользнуть из дома под каким-нибудь предлогом и увидеться с любимым. Последние недели она жила в непрестанном возбуждении, от которого кусок в горло не лез, и питалась она разве что пшеничным хлебом с маслом и вином, разбавленным водой.

Барт, похоже, ничего не замечал. Ему, должно быть, попросту не приходило в голову, что его жена способна на измену, — точно так же он не ждал, что собственная собака может его укусить. Мать Марджери, леди Джейн, что-то, возможно, и заподозрила, но помалкивала, руководствуясь своим обычным желанием избегать неприятностей. Впрочем, Марджери понимала, что они с Недом не смогут предаваться своим тайным утехам бесконечно. Минет неделя, месяц или год, но рано или поздно их связь раскроется. Однако эти соображения ее не останавливали.

Счастье отравляли, увы, муки совести. Марджери частенько размышляла о том, когда именно совершила роковую ошибку. Верно, это произошло в тот миг, когда она велела своей компаньонке и охраннику вернуться в Уигли за едой. Ей следовало тогда признаться самой себе, что она желает возлечь с Недом на дикие цветы у реки, и взять себя в руки, но его близость сводила с ума… Ей рисовалась крутая и тернистая дорога на небеса, но вышло так, что она выбрала торный путь праздности и прелюбодеяния. Она впала в грех, наслаждалась этим и продолжала грешить, снова и снова. Каждый день она клялась себе отринуть скверну, но потом встречала Неда, и вся ее решимость исчезала.

Она, конечно, опасалась последствий — и в этой жизни, и за гробом. Господь наверняка ее покарает. Он может наслать на нее страшную болезнь или лишить рассудка — или поразить слепотой. Марджери думала об этом так часто, что порой у нее начинала болеть голова. Имелись и другие причины для опасений. Дурные предчувствия насчет папской буллы оказались, увы, вполне обоснованными. Пуритане теперь на всех углах именовали католиков угрозой для страны, и нетерпимость вновь расцветала пышным цветом.

Барту приходилось платить увеличенный штраф — целый фунт вместо прежнего шиллинга — за то, что он не ходил в церковь. За фунт можно было купить мушкет, нарядную сорочку или маленького пони. Эти штрафы не нанесли серьезного урона доходам Барта, составлявших около пятидесяти фунтов в неделю от арендаторов, но все же… Староста приходской церкви побаивался графа, однако раз в неделю набирался мужества и являлся за деньгами — и Барт вынужден был платить.

Ролло пострадал гораздо сильнее. Он лишился своего дела, ибо отказался присягнуть Тридцати девяти статьям. Ему пришлось продать Прайори-гейт, и дом перешел в руки торжествующего Дэна Кобли. Леди Джейн переселилась в Новый замок, к Марджери и Барту, а Ролло уехал прочь, и даже мать не знала, куда он подался.

Нед злился и не скрывал своей ярости. Королева Елизавета с самого начала своего правления ратовала за религиозные свободы — и добрые десять лет их поддерживала, доказывая делом, что это возможно. А ныне, сердито шипел Нед, все ее усилия пошли прахом из-за какого-то недоумка в папской тиаре! Марджери не нравилось, когда Нед бранил папу, но в глубине души она соглашалась с ним, а потому всякий раз, едва речь заходила об этом, быстро переводила разговор на иную тему.

На самом деле она вообще старалась не размышлять о политике и вере, поскольку все ее мысли занимала любовь. Стоило ей расстаться с Недом, как она принималась грезить о следующей встрече — и о том, чем они займутся, когда снова увидятся. Вот и сейчас воображение услужливо нарисовало, как они лежат вместе, и, словно наяву, она услышала нежные слова, которые Нед шепчет ей на ушко, касаясь ее кожи. Эта фантазия породила томление в чреслах, и рука Марджери скользнула к низу живота, где вспыхнуло желание. Как ни удивительно, даже частые встречи с Недом не могли утолить это желание, как если бы один грех тянул за собой другие.