Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Изредка к Степану заходили Вольдемаро и Сушкин. Последний уже давно обещал познакомить его с одной богатой особой русского происхождения, живущей в Милане. У нее обширные связи, и она может во многом помочь скульптору. Вся беда в том, что его никак нельзя вести в салон этой особы из-за совсем пришедшего в негодность костюма. Вольдемаро предлагал Степану свой и даже не раз пытался затащить его к себе домой, чтобы он мог выбрать хоть что-нибудь, но Степан об этом и слышать не хотел. Он уже рассчитался с Вольдемаро и теперь понемногу откладывал, чтобы купить обнову. Но прежде чем это он смог сделать, прошла короткая ломбардская зима, и теперь не было никакого смысла тратить деньги на теплую одежду. Степан заказал себе летнюю пару.

Странно выглядит человек в новом костюме, если до этого его привыкли всегда видеть в потрепанной неопрятной одежде. Когда переодетый Степан вдруг явился в гостиницу к Сушкину, тот его еле узнал.

— Да вы никак подновились? — заметил он, оглядывая мешковато сидящий на нем костюм, и посоветовал: — Вы не сутультесь. Держитесь прямее.

— Стараюсь, да не хватает терпения, — ответил Степан и сразу же перевел разговор на другое. — Пойдемте к этой, как ее?

— Мадам Равицци принимает по четвергам. Вот мы с вами тогда и нагрянем. Я про вас ей уже говорил.

День был субботний, до четверга еще далеко.

— Черт возьми! — воскликнул Степан. — До той поры я, пожалуй, успею измазать свою новую одежду. У меня в мастерской чертовски грязно.

— А вы его не носите...

Но старый костюм пришел в такую негодность, что в нем стало неудобно показываться даже на фабрике. Степан купил кусок толстого полотна и сам сшил себе длинную рубашку. В ней он работал в мастерской, а на фабрику все же надевал новый костюм. Там выдавали халаты и клеенчатые фартуки.

В четверг, придя с фабрики, Степан вымылся с ног до головы. Утром он оставил на крыше мастерской таз с водой, вода за день нагрелась и стала теплой. Покончив с туалетом, отправился к Сушкину. Тот только что принял ванну и, завернувшись в простыню, лежал на тахте. Рядом, у тахты, стоял небольшой столик, заваленный коробками с печеньем и сигарами. На полу под столиком виднелась бутылка с вином, из которой он время от времени отхлебывал прямо из горлышка.

— Налить вам вина? — спросил он Степана.

Тот помотал головой.

— Не надо, пахнуть будет.

Сушкин засмеялся.

— То от водки пахнет. А это же сухое вино.

— Черт с ним, все равно не надо!..

Сушкин долго вертелся перед зеркалом. Степан терпеливо ждал и курил трубку. Он весь вспотел. На улице и в номере стояла удушливая жара, хотя время уже близилось к вечеру.

До особняка Равицци шли пешком. Он находился в южной части старого города, не так далеко от корсо Венеция. В зале для гостей их встретила сама хозяйка, невысокая пышная женщина лет пятидесяти, еще вполне сохранившаяся, с нежным оттенком кожи на шее и круглом лице. Роскошные темные волосы без единой ниточки седины спереди схвачены сверкающей диадемой. Окинув Степана пристальным взглядом небольших карих глаз, она пригласила гостей присесть. Когда Сушкин представил Степана, она деликатно улыбнулась, кивнула головой и ни о чем не спросила. «Умная женщина, — подумал Степан. — Другая бы сейчас обязательно принялась расспрашивать, как да что, то да се...» А если бы случилось такое, вряд ли он смог ответить ей что-нибудь путное, и без того терялся в этом огромном зале, увешанном картинами. Вдоль стен стояли низкие турецкие диваны, накрытые яркими коврами. Паркетный пол начищен до такого блеска, что в нем все отражается, точно в зеркале. Привыкший ходить у себя в мастерской по земляному полу, Степан ступал осторожно, боясь поскользнуться.

Пока он осматривал зал и понемногу осваивался, мадам Равицци говорила с Сушкиным о разных пустяках, мешая русскую речь с итальянской.

Большинство гостей были мужчины. Появляясь в зале, они подходили к хозяйке, кланялись ей, иные целовали руку, иных она сама целовала в щеку. Все вели себя непринужденно, спорили, смеялись. На Степана никто не обращал внимания. Где-то в комнате рядом, вероятно, был накрыт для ужина стол, туда время от времени гости исчезали по одному или группками, чтобы покурить и выпить, а затем возвращались снова, изрядно разрумянившиеся. Разговор становился громче, оживленнее.

Улучив момент, Степан спросил у Сушкина, кто из этих господ муж синьоры.

— У нее нет мужа, она вдова, — ответил тот и засмеялся. — Не хочешь ли приударить за ней?

Степана обидела такая бестактность. Он промолчал и до конца вечера больше не заговаривал с Сушкиным. «Черт его поймет, этого барина, — огорченно думал он. — Костюм у него безупречный, сам он гладкий, а ляпает, как необразованный лакей...»

К концу вечера синьора Равицци подошла к Степану и, пригласив его в буфетную комнату, сказала:

— Я все ждала синьора Уголино, думала, что он приедет. Он иногда у меня бывает. Хотела вас познакомить с ним. Это очень влиятельный в мире искусства человек и понимающий. — Равицци немного помялась и спросила: — А нельзя ли познакомиться с вашими работами? Господин Сушкин говорил мне, что у вас имеются фотографии. Вы их случайно не захватили?

— Не случайно, а специально захватил, чтобы показать вам. — Степан достал из внутреннего кармана тужурки несколько фотографий и протянул ей.

— Это очень мило с вашей стороны, — улыбнулась в ответ Равицци и, прежде чем начать рассматривать фотографии, сказала: — Идите выпейте и закусите чем бог послал, по-русскому обычаю, а то на столе ничего не останется.

— Не беспокойтесь, я не очень гонюсь за выпивкой.

Степан остался стоять возле нее, ожидая, что она скажет.

— Вы знаете что, — она внимательно взглянула на него, возвращая снимки. — По фотографиям, конечно, судить трудно, но, насколько я понимаю, ваши работы великолепны. Хотите, я покажу их кому-нибудь из гостей?

— Пожалуйста, — сказал Степан, снова возвращая ей снимки. — Вы можете их оставить у себя.

Фотографии пошли по рукам, и Степан неожиданно сделался центром всеобщего внимания. Это его страшно смутило, он то краснел, то бледнел от бесконечных похвал, а под конец так взмок, точно его окунули в канал.

Проводив их с Сушкиным почти до выходных дверей, Равицци сказала Степану:

— Я, пожалуй, приготовлю вам письмо, а то ожидай, в кои веки заглянет ко мне синьор Уголино. Ваше дело не терпит отлагательства. Приходите завтра в любое время, письмо будет готово. Я уж его попрошу постоять за вас...

Покинув гостеприимный дом Равицци, Степан с Сушкиным пошли по виа Сфорца, чтобы выйти на корсо Венеция. Некоторое время молчали. Сушкин тяжело сопел. Он, должно быть, выпил как следует, а Степан даже не подходил к столу. И теперь каялся. Надо было подзакусить, не пришлось бы варить ужин.