Джеральд Гордон - Да сгинет день...

— Не помню, — коротко отрезал Гундт. — По делу я мог очутиться где угодно. Ну, конечно, я проходил там, по пути к Симону, маляру.

Продолжая жевать, он тревожно подумал: опасность, Отто, опасность! Эта сука-доносчица начинает вынюхивать все вокруг. Возможно, она и не видела, как я входил или выходил из дома Мэри. Но зачем же тогда она донесла Раби? Все складывается так, что с Мэри пора кончать. Очень кстати, что у нее должен появиться ребенок.

— Ты упомянула про улицу, где живет Джордж, — сказал Гундт. — А кстати, его жена... Как ее зовут? Давно что-то я ее не видел...

— Эта цветная-то? Ее зовут Мэри. Разве ты забыл? Ты еще так любил сравнивать ее со мной.

— Ах да, конечно, Мэри. Так вот она сейчас в положении. Мне сказал это Джордж.

— Вон оно что! Она ждет второго ребенка! — Пергаментные щеки миссис Гундт сморщились от оживления. — Она, должно быть, сейчас как на иголках. Ну и мучается она, наверное! Помяни мое слово: на сей раз ребенок будет черный.

— Потому только, что ты это предсказываешь? Отчего ты такая злая?

— А разве мне в жизни не приходилось страдать? Разве мне не известно, что это такое? Так пусть и она теперь помучается!

Злорадно хихикая, миссис Гундт встала и направилась в спальню. Новость, сообщенная мужем, оживила ее жизнь, придала ей особый интерес.

Гундт с отвращением посмотрел вслед жене.

Второй ребенок Мэри — тоже мальчик — родился в прохладный, но ясный июльский день. Кожа новорожденного была светлой, но уже не такой безупречно белой, как у первого сына. Более того, она имела явно желтоватый оттенок.

Мэри знала, что это значит. Шли дни, и кожа младенца становилась все темнее. Сомнений не оставалось: ребенок оказался цветным, и в Южной Африке его никогда не смогут принять ни за кого другого.

Это было серьезное маленькое существо. Временами Мэри проникалась к нему нежностью, а иногда смотрела на него с жалостью — несчастный ребенок от несчастной матери, думала она. Переводя взгляд с красивого открытого лица Энтони на жалкое коричневое тельце новорожденного, Мэри хорошо понимала, какой страшной помехой он явится на пути своего белого брата в будущем. В такие минуты она, подобно леди Макбет, готова была убить его, швырнуть о землю. Часто Мэри смотрела на сына и плакала, постепенно впадая в тупую апатию, а ребенок глядел на мать, и взгляд его день ото дня становился все более осмысленным.

Потом наступили мрачные дни. Созревшее яйцо, отделившиееся от мириад таких же яиц и превратившееся вноследствии в зародыш, содержало в себе цветные гены, столь же губительные для души человека, живущего в Южной Африке, как гемофилия губительна для его тела. Вот это-то злосчастное яйцо, подчинившись закону оплодотворения, и разрушило ту райскую жизнь, которую Мэри создала для Энтони.

Она похудела от бесконечных тревог, вокруг глаз залегли морщинки; ее нервное состояние повлияло на молоко, и младенец начал капризничать и плакать. Никто из знакомых — ни белые, ни цветные — не заходил к ней. Только Джордж появлялся после работы, и на лице его неизменно было настороженное выражение —он стал одинаково бояться и вечных жалоб жены, и ее мучительного молчания. Ему казалось, что кожа Мэри начала темнеть, и он замечал, как она все чаще пудрит лицо.

Как-то он сказал ей:

— Ей-богу, не понимаю, Мэри, что ты волнуешься. Ребенок не такой уж темный.

— Что? О, Джордж! — В ее голосе слышался глубокий упрек.

— Я сказал, что он не такой уж темный. И европейцы часто бывают темные. Загорелые и всякое такое... — Джорджи так и не докончил свою мысль.

Неловкими руками он вынул ребенка из кроватки и нежно поцеловал.

В последующие за этим дни и недели Джордж пускал в ход все доводы, хитрости и уговоры, лишь бы утешить жену. Он твердо верил, что время исцелит ее боль. Постепенно она привыкнет. Он намеренно выказывал нежные чувства и любовь к маленькому Стиву, надеясь, что это рано или поздно тронет ее сердце. Но время шло, а старания его почти не увенчались успехом.

— Джордж, — как-то вечером сказала Мэри, — я, видимо, неудачница. И тебе я приношу одни несчастья.

— Пожалуйста, перестань говорить глупости. Ты хорошо знаешь, что́ ты для меня значишь, сколько ты для меня сделала. Ведь только благодаря тебе...

— Да, да, да, Джордж. Я все это знаю. Но теперь... Ты, видно, не представляешь себе, что́ произошло. Энтони будет воспитываться как белый ребенок... а брат у него цветной. Неужели ты не понимаешь, что́ это значит? Моего белого сына будут преследовать всю жизнь, как и его брата. О, боже! — Она неотрывно смотрела на мужа.

Увидев, что настроение Мэри изменить невозможно, Джордж стал подумывать, стоит ли дальше стараться.

Как-то раз, зайдя домой позавтракать и отдохнуть, он застал жену в состоянии тяжелой меланхолии. Это начало действовать ему на нервы. Он ходил по дому, напевал однообразный мотив и старался не обращать на нее внимания.

— Мори, дорогая, перестань! — вдруг не выдержал он. — Это уже стало похоже на болезнь, ей-богу.

Она не ответила. Джордж покачал головой и вышел.

Вернувшись в бар, он уселся позади стойки. Час был тихий, бар пустовал. Джордж покачивался на стуле, откинувшись назад, наклонив так голову, чтобы не терять равновесия. Глубоко засунув руки в карманы брюк, он яростно курил трубку.

Он размышлял о своем положении и чувствовал себя глубоко несчастным. У него цветной ребенок — в этом едва ли можно сомневаться. Жена его сохнет от отчаяния. Друзья в баре словно и не заметили, что у него родился второй сын; не было и в помине тех восторженных поздравлений, которые он получил, когда родился Энтони. Видимо, всем уже известно, какой у него родился сын. В таком маленьком городке слухи распространяются очень быстро.

Трубка догорела. Джордж откинулся назад и выбил ее о цементную стену; пепел посыпался на каменный пол.

Джордж снова набил трубку. Последние дни он слишком много курит, но что поделаешь? Пить он боится. Все эти годы, с тех пор как врач предупредил его об опасности, которая таилась для него в водке, он не брал в рот ни капли.

Водянисто-голубые глаза его остановились на ряде бутылок, стоявших на полке, — вина, коньяки, виски. Внезапно он почувствовал, как кровь прилила к его лицу. Снова он предвкушал приятное, спасительное облегчение.

Джордж нерешительно поднялся и медленно потянулся за рюмкой. Когда он взял бутылку с виски, в горле у него сразу пересохло, рука задрожала...

Он завернул бутылку в газету и сунул в карман брюк; потом застегнул пальто.

— Джон‚ — крикнул он туземцу, — присмотри в баре. Когда вернется хозяин, скажи, что я заболел и пошел домой.

Споткнувшись о порог, он проворчал себе под нос:

— Живем недолго, а в могиле лежим чорт знает сколько времени. Скупой хозяин, жена вечно ноет, весь день прислуживай, нюхай водку, а сам в рот брать не смей, — да кафр по сравнению со мной просто король!