Вениамин Шалагинов - Конец атамана Анненкова

Анненковскую контрреволюцию суд изучал, исследовал поэтапно, условно расчленив ее во времени и пространстве на восемь самостоятельных кусков.

Один из эпизодов участники процесса назвали «прощанием». Здесь виделось каменное окно Джунгара, последние версты, последние пограничные пикеты. Граница делит армию надвое: одни идут с Анненковым на чужбину, другие поворачивают обратно к родным старым гнездам.

Прощание с Россией.

«Все уничтожено, - писал Анненков в «Колчаковщине». - Один за одним в полном порядке с песнями, с музыкой уходят полки из деревни… Первыми и последними… идут самые надежные. В середине - артиллерия и мобилизованные. Куда идут - никто не знает, даже начальник штаба. Продуктов на десять дней. Особенно трудно уходить Драгунскому полку, сформированному из этого же района, уже признавшего Советскую власть… Слышится приказ атамана: «Полкам оттянуться друг от друга на две версты!» Полки оттянуты, теперь они уже не видят друг друга.

Остановка.

К одному из средних полков подъезжает атаман, приказывает: спешиться, снять все оружие, отойти от оружия на 600 шагов. Все недоумевают, но исполняют приказ без промедления.

Личный конвой атамана - между безоружным полком и оружием. Атаман медленно подъезжает к полку.

- Славные бойцы, - говорит он, - два с половиной года мы с вами дрались против большевиков… Теперь мы уходим… вот в эти неприступные горы и будем жить в них до тех пор, пока вновь не настанет время действовать… Слабым духом и здоровьем там не место. Кто хочет оставаться у большевиков, оставайтесь. Не бойтесь. Будете ждать нашего прихода. От нас же, кто пойдет с нами, возврата не будет. Думайте и решайте теперь же!

Грустные стоят люди: оставлять атамана стыдно, бросать родину страшно.

Разбились по кучкам. Советуются. Постепенно образовались две группы. Меньшая говорит:

- Мы от тебя, атаман, никуда не уйдем! Другая, большая, говорит:

- Не суди нас, атаман, мы уйдем от тебя… Но мы клянемся тебе, что не встанем в ряды врагов твоих.

Плачут. Целуют стремя атамана…

Оружие уходящих уложено на брички. Последний привет, и полк двумя толпами уходит в противоположные стороны, на восток и на запад». Судьбу обезоруженных Анненков не прослеживает.

Это делает другое лицо: Д. Матрон, следователь по особо важным делам.

«Изъявившие желание вернуться в Советскую Россию, - стояло в обвинительном заключении, - были раздеты, потом одеты в лохмотья и в момент, когда проходили ущелья, пущены под пулеметный огонь Оренбургского полка».

В суде тезис Матрона о расстреле Анненковым своих вчерашних сподвижников исследовался с большой глубиной и всесторонностью. Но в числе других обвинений стояла еще одна «массовая экзекуция» с участием того же Оренбургского полка - расстрел поднявшей восстание ярушинской бригады, - многое было подобным, и потому постепенно сложилось впечатление, будто это не две, а одна расправа, расправа над ярушинцами.

Прокурор в своей речи не смог назвать - это было попросту невозможным - хотя бы приблизительное число жертв для первого и второго событий, что позволило адвокату Борецкому сделать следующее заявление:

- Вчера обвинение проявило в отношении цифры расстрелянных удивительную корректность. Обвинитель мог бы полезно воспользоваться ею, но он, так сказать, с величайшей ласковостью погладил эту цифру, не фиксируя на ней внимание суда, как будто желая этим сказать: «Не трогайте эту тысячу людей, погибших от руки Анненкова. Пусть они лежат присыпанные песками Ала-Куля».

При всей своей нарочитой кокетливости заявление адвоката в общем-то было справедливым, и прокурор в реплике не настаивал на двух «экзекуциях».

Осудили Анненкова за одну - за расстрел ярушинской бригады, - доследование же дела по второму пункту, по-видимому, представилось нецелесообразным.

Между тем это «доследование» уже шло полным ходом.

Белесой ранью 4 августа 1927 года шоколадный газик с неестественно высоко поднятым ветровым стеклом перебежал из Китая в СССР и, огибая каменную террасу, стал углубляться в Семиречье. Днем позже человек в макинтоше, шофер, плечистый пограничник в хрустящих ремнях и их спутница сгрудились у крыла автомашины, чтобы занести в толстую кожаную книгу акт следующего содержания:

«1927 г., августа, 5 дня. Мы, нижеподписавшиеся: консул СССР в Чугучаке Гавро, начальник погранзаставы Джербулак Зайцев, секретарь ячейки Фурманова, шофер Пономарев, составили настоящий акт в нижеследующем: сего числа мы прибыли на автомобиле в район озера Ала-Куль и, не доезжая до самого озера трех, приблизительно, верст, в местности Ак-Тума нашли пять могил, четыре из которых с надмогильными холмами, а одна из могил открыта и наполнена человеческими костями и черепами… В местности Ак-Тума была приготовлена особая часть из Алаш-орды, которая и изрубила расформировываемых (Анненковым. - В. Ш.) числом около 3800 человек».

В знойном Семипалатинске левый столик судебной полемики оспаривал тезу правого о том, что Анненков истребил тысячи своих солдат, а в западно-китайском Чугучаке тем временем «Ундервуд» под синюю копирку торопливо отстукивал на рисовой бумаге письмо советского консула в Москву:

«Анненкова пугал призрак восстания в своих частях… Разбитый по всем направлениям, потерявший всякую надежду на свои части, не в состоянии видеть лиц солдат… Так как на всех этих лицах написана одна мысль, как можно скорей вернуться к мирной жизни… он в марте месяце (1920 года. - В. Ш.) направляется к западной границе Китая и приступает к осуществлению давно задуманного плана, чтобы истребить на 75 - 80% свои части, дабы предупредить восстание… Для этой цели Анненков издал вероломный приказ, в котором как истый предатель и провокатор по отношению к своим же солдатам объявил, что все солдаты, желающие вернуться на родину, могут вернуться, дабы не нести тяжести неизвестного пути. Приказ был написан в торжественном стиле, языком манифеста…

За два месяца были приготовлены могилы. Крупные баи и другие прислужники Анненкова объявили населению, что могилы предназначены для хранения оружия. Специальные люди под видом проводников провожали анненковских солдат к могилам, где их уже ожидали…»

В том же письме говорилось: всех, кто шел на родину, посылали в город Карагач, хотя такого города не было.Мнимые проводники объясняли обреченным, что в городе Карагаче их ждут подводы, пища, там им укажут дорогу.