Стефания Аучи - Львы Сицилии. Сага о Флорио

— Все как мы рассчитали, значит.

— Да, мы хорошо распланировали. И ты был прав: цены на землю здесь страшно выросли. И крестьяне начали выкапывать зерновые, чтобы посадить виноградники. Поняли, что так они смогут хоть немного заработать на этих каменистых землях.

— Рафаэле, деньги еще никому не помешали. Кстати, на следующей неделе привезут бочки с шерри, будем начинать фильтрацию. И вот еще, я просил подготовить для тебя список бочкарей из Палермо. Один из них готов перенести сюда свою мастерскую.

Винченцо щупает свежеоштукатуренную стену. Да, работа выполнена хорошо. Он отряхивает ладони, затем жестом просит Рафаэле следовать за ним. Как всегда, бегом.

— Ты потрудился на славу. К сентябрю оформим официально наше товарищество.

— Товарищество? — Удивленный вопрос Рафаэле тут же подхвачен и унесен ветром.

— Да. Компания Рафаэле Барбаро и Иньяцио и Винченцо Флорио.

Рафаэле застывает на месте: слишком сильно изумление.

Винченцо вынужден остановиться и подойти к нему.

— Мне не нужен человек, который занимался бы моими делами и наплевал на все остальное. Мне нужен кто-то, кто помогал бы мне своими деньгами. Тем более ты уже вложил часть денег в покупку этой земли. Можно пойти тем же путем дальше: одна треть — ты, две трети — дом Флорио. Справишься?

Рафаэле теребит острую бородку, которую отрастил за последние месяцы. Он научился понимать этого заносчивого человека и именно поэтому боится принимать его предложение. Впрочем, предложение столь же ценное, сколь и редкое, и он мог бы стать важным человеком в маленьком мирке Марсалы. В Палермо он всего лишь кузен дона Флорио, один из его помощников.

— Согласен.

— Я знал, что ты скажешь «да». — Винченцо хлопает его по плечу. — Нелегко будет управлять винодельней. Ты же знаешь, верно?

— Среди англичан, которые ведут себя здесь, в Марсале, так, будто они хозяева мира? Знаю. — Он убирает волосы от лица. — Не ожидал, что ты предоставишь мне такую возможность, Виченци.

— Я поступаю так, потому что в это верю.

Они направляются к хозяйскому дому.

Винченцо здесь, в поместье, но мыслями он уже в будущем: двор заполнен тележками, башнями из бочек, бутылками с этикетками «Флорио». Он в деталях представляет каждую вещь, каждую мелочь и чувствует, что да, все здесь будет устроено именно так, как он решил.

— Мы будем отличаться качеством, — объясняет он. — Они производят вино для продажи военным. И всего несколько баррелей высокого качества. Мы же сделаем ставку на первосортный продукт и будем осваивать другие рынки: Францию, Пьемонт… — Он останавливается у входа возле груды наваленного облицовочного камня. — И последнее, Рафаэле: работники. Поговори с ними, прояви к ним внимание. Это не просто винодельня, как все остальные: работать у нас почетно, и они должны это понимать.

На следующий день Винченцо возвращается в Палермо.

Сидя один в экипаже, он вытаскивает из кармана письмо. Ему его передал Джованни незадолго до отъезда в Марсалу. Узнает тонкий почерк, едва заметную подпись. Спокойно читает.

Я не могу принимать такие письма, как то, что вы мне написали, читает он и будто слышит ее голос — возмущенный, дрожащий от стыда. Не могу, потому что между нами нет никаких взаимных обязательств. Вы партнер в делах отца и не имеете ни малейшего права на меня. Я не должна даже читать то, что вы пишете мне, однако читаю. И ваше отношение и внимание, объектом которого я стала, слишком часто переходят границы приличий. Что касается меня, на мне лежит часть вины, потому как я не сумела уклониться от ваших притязаний, которые, признаю это неохотно, мне небезразличны. Я не слыву девушкой легкомысленной — и, заверяю вас, таковой не являюсь! — посему ваша близость для меня — источник тревоги.

Прошу вас, умоляю: если вы действительно что-то ко мне испытываете, не пишите более тех слов, что написали в последнем письме. Не ищите больше встреч со мной, если не имеете честных намерений. Не пользуйтесь моей добротой, или же я буду вынуждена разговаривать об этом с отцом, а я бы этого не хотела. Если вы желаете продолжить искреннюю и преданную дружбу, ведите себя благоразумно — на этом месте Винченцо громко смеется , — не переступайте границ дозволенного, или мне придется рассказать о нашей переписке. Далее подпись: Джулия.

Опершись локтем на окошко экипажа, Винченцо размышляет. Он давно понял, что Джулия запуталась, что она хочет его и боится, и это письмо лишнее тому подтверждение. Впрочем, много ли мужчин удостаивали ее своим вниманием? Кто-нибудь когда-нибудь пытался понять, что скрывается за этим строгим поведением, этими руками, сжатыми в кулак?

До сих пор Джулии было неведомо чувственное возбуждение, и прежде она никогда не вызывала вожделения у мужчины. Поэтому, решил Винченцо, в своем ответе он ее не пощадит. Он расскажет ей об одержимости, растущей у него внутри. О том, как ночью он не может заснуть, думая о ней. Как он хотел бы касаться ее, как хотел бы видеть ее распущенные волосы на обнаженных плечах. Он напишет так, потому что прекрасно знает: она никому не передаст его слова, тем более отцу. Он напишет так, потому что Джулии не с чем сравнить то головокружительное чувство, которое, он уверен, охватило ее. Хорошо знакомое Винченцо чувство: он испытывает его, когда ему удается урвать ценный товар или когда удачно завершается сложная сделка. Но Джулия — не сумах и не винодельня… Товар продается и переходит в другие руки, сделка совершается и переходит в другие руки. А эта женщина ни к кому не переходит — она сводит его с ума, опьяняет.

О Боже, он умирает от желания лечь с ней в постель!

Они виделись несколько раз то в доме Порталупи, то на виа Кассаро. Проходя мимо вместе с матерью или братом, она бросала на него смущенные, томные взгляды. В ту зиму 1833 года случилось не много других настоящих встреч, подобных той, в театре.

Как-то днем, ближе к вечеру, под предлогом, что ему срочно требуются бухгалтерские документы, Винченцо появился в доме Порталупи. Томмазо удивился, если не сказать большего, увидев его в дверях, но проводил в гостиную и пошел в кабинет за платежными квитанциями на отгрузку серы. Поскольку Антониетта уже ушла, подать гостю лимонад послали Джулию.

Когда она увидела его, сидящего на диване в комнате, погруженной в полумрак, стакан и графин на подносе зазвенели. Джулия застыла на пороге в своем строгом коричневом платье, с нахмуренными бровями, с немым вопросом на полуоткрытых губах. Винченцо взял у нее поднос и поставил его на столик. Притворил дверь, потом, обхватив ее за плечи, провел руками вдоль ее рук. Затем тихо сказал:

— Я искал вас.