Стефания Аучи - Львы Сицилии. Сага о Флорио

Вслед за этими мыслями приходит прозрение, но лишь на миг.

Он еще слишком мал, чтобы понять, чтó, в сущности, все это означает. Словно от прохладного ветерка по сердечку пробегает озноб, от которого на секунду прихватывает и живот, но смутная, тревожная догадка быстро погружается на илистое дно сознания.

Его жизнь ему не принадлежит.

Винченцо Флорио в кабинете на виа Матерассаи. Никто не знает, что он вернулся всего несколько часов назад.

Он высадился на берег недалеко от города. Секретарь Джованни Карузо приехал за ним в сопровождении небольшой охраны. Они проехали через деревни, подкупив посты.

На улицах и в переулках — открытые раны опустошения: разграбленные палаццо, снесенные ворота, обломки мебели, сложенные для уличных костров, брошенное оружие, следы крови на мостовой. Жители Палермо убеждены, что их предали, что дворяне и торговцы продали независимость острова королю, чтобы спасти свои богатства.

По сути, народ прав.

Винченцо пробирает дрожь. Джованни Карузо дремлет на козетке. Он остался с ним, тем самым выражая не только служебную, но и человеческую преданность.

Винченцо пятьдесят лет, и он остро чувствует свой возраст. Он пытался держаться как можно дальше от политики, но, в силу обстоятельств, вынужден был согласиться на должность в Национальной гвардии в тот момент, когда революционные вожди сбежали, оставив город во власти хаоса. Не хотел, но не мог поступить иначе. Как только стало возможным, он отмежевался от революционного правительства. И не сделал ни одного неправильного шага в управлении домом Флорио.

По крайней мере, до сих пор.

Он бесшумно ходит по комнате.

Поднимается на верхний этаж, где так и живет мать. Джузеппина не захотела уезжать. Она в гостиной, дремлет, сидя в кресле с четками в руке. Седые волосы выбились из-под чепца. Тощие, в старческих пятнах руки. Он помнит их сильными, красными от щелочи или от ледяной воды, или перепачканными в муке.

Смутные воспоминания сменяются ощущением пустоты. У него могли бы быть брат или сестра…

Винченцо отступает на шаг. Морщины на лице Джузеппины рассказывают историю боли. Он знает, что больше, чем его отца, ей не хватает Иньяцио. Его переполняет жалость и нежность к ней, к ее семидесяти годам, полным страдания.

Он проходит через анфиладу комнат. Заходит в спальню, ложится на кровать, ищет запах Джулии. Не находит. Простыни поменяли, и они пахнут мылом.

Закрывает глаза, и ощущение пустоты сменяется усталостью, потом беспокойством.

Что будет? Насколько великодушным окажется король, на какое можно будет рассчитывать снисхождение? Мотает головой по подушке, глаза закрыты. От чувства безысходности — горечь во рту.

Князь Сатриано. Вот кто поможет мне выбраться из затруднений. Он мой должник .

Шесть лет назад Винченцо избавил Карло Филанджери, князя Сатриано, от постыдного банкротства, предоставив ему ссуду. Сделал это, несмотря на то что Филанджери называл его босяком. Даже так: он одолжил ему денег именно поэтому — чтобы Филанджери помнил, что человек, которого он считает недостойным себя, спас его от разорения.

К тому же , сказал себе тогда Винченцо, знакомства при дворе всегда полезны .

Князь через посредника дал ему знать, что он не пострадает за свою «близость» к мятежникам, как и за ту досадную сделку по покупке ружей для революционного правительства. Разумеется, ему пришлось вернуть серебро, отобранное у церквей, но этим, вероятно, все и ограничится.

И тем не менее.

В результате всей этой истории с революцией Винченцо раз и навсегда зарекся доверять политикам. Манипулировать ими, использовать, покупать их при необходимости, так как каждый человек имеет свою цену, — можно и нужно. Но никогда, никогда нельзя слепо доверять им.

Напряжение спадает. Солнечный свет оповещает его о начале дня. Он встает, переодевается. Просит слугу позвать Карузо, чтобы тот мог освежиться и позавтракать.

Когда секретарь приходит, Винченцо показывает ему на стол:

— Здесь кофе и печенье. Ешьте, пожалуйста.

Секретарь медленно ест и следит за лицом хозяина. Наконец произносит:

— Должно быть, королевский посыльный уже прибыл. Его ждали еще вчера вечером.

— Да, наверняка. — Пауза, зажатая между словами и напряжением. — Тогда идем в Городской дворец.

Дабы не быть узнанными, Винченцо и Карузо закутываются в старые плащи. Тишину переулков сменяет уличный гвалт, растущий по мере приближения к Городскому дворцу. Видя, что улицы заполняются людьми, они понимают: что-то происходит. За площадью Кватро-Канти, где установлена виселица, ревет народная толпа. Тогда они резко сворачивают в переулок, приютивший церковь и монастырь Санта-Катерина. Однако очень скоро им все же приходится протискиваться сквозь толпу, воняющую пóтом и злобой.

— Идем скорее, — говорит Винченцо секретарю. — Иначе это может плохо кончиться.

Через распахнутые настежь окна большого атриума заливаются свет и голоса. В камине горят документы, брошенные туда приказчиком. На стуле в углу, закрыв руками лицо, тяжело дышит барон Турризи.

Барон Пьетро Ризо в сопровождении Габриеле Кьярамонте Бордонаро идет навстречу Винченцо в явно приподнятом настроении.

— Мы все помилованы, других король отправляет в ссылку. Люди в ярости, не понимают, что все могло кончиться гораздо хуже. Ни одного смертного приговора… хотя, не сомневаюсь, король найдет какой-нибудь способ наказать нас.

Карузо бормочет:

— Слава Богу!

Винченцо ограничивается кивком головы, затем спрашивает:

— Кто в списке на высылку?

Ризо разводит руками.

— Те, кто больше всего высовывался: Руджеро Сеттимо, Розолино Пило, Джузеппе Ла Маза, князь ди Бутера… человек сорок. Легко отделались.

В этот момент в комнату влетает человек с взволнованным лицом и красным с залысинами лбом.

— Вы! — он тычет пальцем в двух аристократов и Флорио. — Вы продали наш остров за миску чечевичной похлебки!

— Дон Паскуале, это конец. Все спасаются как могут. Понимаю, ваши идеалы разрушены, но мы не могли поступить иначе… — пробует утихомирить его барон Турризи.

— Для вас я — синьор Паскуале Кальви. Моя политическая вера отвергает дворянские титулы. А с вами однозначно у нас нет никакой надежды на перемены. — Он смотрит на них в упор, в его взгляде ярая злоба. — Я и мои товарищи мечтали о свободной Сицилии, независимой земле, союзнице других итальянских государств. Никто из вас по-настоящему не хотел этого, никто! Мы боролись впустую. А сейчас из-за вашего бездействия мы заплатим за всех. Мое имя в списке сосланных. Я вынужден покинуть свою родину! Вы струсили — и обрекли меня и других сынов этой земли на скитания! Если бы у вас хватило смелости, если бы вы вооружились и боролись, сейчас неаполитанцы не стояли бы у ворот нашего города.