Стефания Аучи - Львы Сицилии. Сага о Флорио

— У нас не такой большой оборот, как у Ингэма, это верно, но мы практически сравнялись с Вудхаусом. Производство растет, несмотря на английские пошлины.

Карузо садится за стол, кладет салфетку на колени.

— Слава Богу, существует французский рынок, — произносит Джованни Порталупи и наливает вино. — Попробуйте катарратто из последних закупок. Я оставил одну бочку для стола.

Винченцо прищелкивает языком.

— Сладковатое. И ароматное.

— Произведено в Алькамо. Превосходный край для белых вин. — Джованни подпирает кулаками подбородок. — Я же говорил тебе, что у нас будет только самое лучшее. Ну вот! — произносит он гордым тоном, не допускающим возражений.

Зять бросает на него косой взгляд.

— И ты хорошо поработал, отдаю тебе должное. После Рафаэле я не хотел брать родственников в дело. Наконец-то мы начали получать прибыль.

О Джулии они не говорят. После того, что произошло.

И все-таки именно Джулия помирила их. Это она убедила взять на работу брата и упросила Джованни встать во главе предприятия по производству марсалы.

— Итак. Винограда почти на тысячу триста бочек на следующий год, — Карузо продолжает считать. — Постоянных работников… Сколько?

— Семьдесят, как и было, плюс дети. Благодаря паровым прессам мы можем экономить на рабочих руках. Кстати, Вудхаус, который производит почти столько же бочек, нанимает намного больше работников.

Лакей приносит густой рыбный бульон, запах от которого разносится по всей комнате. Мужчины откладывают бумаги и заметки и принимаются за ужин.

— Их производство устарело. Ты с Ингэмом должен сравнивать, с производительностью бальо «Белый дом», с их паровыми станками, — говорит Винченцо, промокнув губы салфеткой. — Ингэм — друг и компаньон, но он без стеснения распускал несправедливые слухи о нашем вине. Значит, он боится конкуренции. Я это точно знаю от нашего посредника в Мессине.

Джованни Порталупи тяжело вздыхает.

— Ингэм — фрегат, Винченцо, а мы — бригантина.

— Да, но бригантины быстрее и стремительнее. По количеству наше производство уступает, но по качеству ему до нас далеко.

Винченцо едва заметно улыбается, впервые за весь день.

Под конец ужина, когда все насытились и расслабились, Джованни Порталупи осмеливается задать вопрос:

— Так что? Как продвигается вопрос с Пьетро Росси?

— Плохо. — Винченцо бросает скомканную салфетку на стол. — Каналья! Он вызвал меня на собрание на следующий день после того, как я уехал в Марсель в прошлом месяце. Хочет вынудить меня уйти в отставку во что бы то ни стало.

Джованни сложил руки домиком:

— Но ты все-таки был на службе? Или нет?

Карузо прочищает горло, блуждая взглядом по комнате.

Винченцо скатал хлебный шарик, потом ответил:

— Они составили расписание так, что присутственные дни в кассе совпадают с отправлениями моих пароходов и шхун. Я не смог прийти, — защищается он, и это звучит почти как признание вины.

— Но у тебя же есть хорошие работники. — Джованни поднимает бокал, указывая на Карузо. Тот благодарит его, приподнимая свой.

— Не в этом дело. Если бы я не доверял тебе, я бы тебя не взял.

— Не можешь иначе, да? Сам должен все контролировать, следить за всем. Это сильнее тебя. — Джованни вскидывает брови. Он говорит о делах, но имеет в виду и его жизнь, и семью, и Винченцо понимает это.

Пожимает плечами.

— Я такой, — произносит он так спокойно, как будто ничего не может с собой поделать.

Джованни наливает себе еще вина. Встряхивает головой и смеется.

— Ты сумасшедший!

— Вовсе нет. Чтобы заставить других уважать тебя и преуспеть в этом, надо вести себя независимо. Росси своими обвинениями думает меня запугать. Но как только они почуют твой страх, считай, они выиграли. — Он делает паузу. — А я не боюсь и дал ему это сегодня понять.

Карузо приподнимает уголок рта, изобразив однобокую улыбку, смягчившую его лицо.

— Ваш зять написал князю Сатриано с просьбой, чтобы Росси заплатил причитающееся ему жалованье, которое тот отказывается платить.

— К тому же я обратил его внимание на то, что вряд ли случайно собрания назначают на дни прибытия моих пароходов, — добавляет Винченцо. — Что соответствует действительности.

— Да, я представляю, как ты обратил его внимание, — усмехнулся Джованни.

Все смеются. Джованни зовет лакея, чтобы тот убрал со стола. Вскоре Карузо прощается. Он устал, ему надо отдохнуть, говорит. Джованни тоже уходит. Знает, что завтра им с Винченцо рано встать.

Винченцо остается один в столовой, погруженный в тишину, которую нарушает только ветер, бьющийся в окно.

Он вспоминает.

Вспоминает, как приехал в Марсалу впервые и увидел эту девственную землю близ моря. Вспоминает самую первую партию вина, трепет, с каким он смотрел на корабль, отплывающий во Францию с его марсалой.

Тогда связь с Рафаэле была крепкой. Они были друзьями, не только кузенами. Сейчас он даже не знает, где живет его брат.

Гордость смешивается с горечью, одиночеством и обидой. Пятнадцать лет назад все было по-другому.

Они сидели здесь, в этой же комнате. Из обстановки — только столик, диван и кресла. Самый разгар дня.

Рафаэле стоял перед ним.

— Я… почему ты обвиняешь меня, что я не люблю винодельню? Я вкладывал в нее душу, как ты, и даже больше, себя не жалел! Как ты можешь говорить, что я мало работаю? — Он разводит руками. На лице, минуту назад спокойном, сейчас выражение обиды и непонимания. Скуластое лицо побледнело. — Где я ошибся, Винченцо? Скажи мне, потому что я правда считаю, что сделал все возможное. И это… твоя благодарность?

В ответ на его возмущение Винченцо спокойно ответил:

— Дело не в твоем отношении к работе, Рафаэле. Я не сомневаюсь в тебе, знаю, что ты много трудишься, но этого недостаточно, дому Флорио нужно другое. — Он старался быть вежливым. Почему Рафаэле просто не согласится с его решением, и все? Почему он ведет себя так, будто выпрашивает милостыню?

Кузен продолжал настаивать. Печально и несколько по-детски, словно брат крадет у него что-то, в то время как винодельня принадлежит только Винченцо, и у него нет никакого желания делить ее с кем бы то ни было, а если он и поставил его управляющим, то лишь с целью увеличить доходы дома Флорио, на что Рафаэле оказался неспособен.

Разговор принимал острый характер. Винченцо сдерживался, как мог, но в итоге взорвался:

— Хватит, мне нечего больше добавить! Рафаэле, я принял решение. Я надеялся, ты будешь вести себя бойчее. Я тебя подгонял, писал тебе несколько раз, но безрезультатно — дела по-прежнему идут ни шатко ни валко. Все решено, хватит спорить!

Тогда на лице Рафаэле появилось новое выражение.