Стефания Аучи - Львы Сицилии. Сага о Флорио

— Что происходит?

Взгляд мужа пригвождает ее к порогу столовой.

— Что происходит? — повторяет Джулия. — Что случилось, Винченцо?

— Мой глубокоуважаемый отец обвиняет меня в том, что я срываю его матримониальные прожекты. Говорит, надо вести себя соответствующе и упрекает в том, что я недостаточно красива. Как будто это не вы меня произвели на свет!

Ответ Анджелы как ядовитая стрела.

— Не смей отвечать в таком тоне! — пресекает ее Джулия.

Анджелина сейчас именно такая: колючая и злая. Она не относится к девушкам, на которых заглядываются, и Джузеппина тоже. Но, с горечью признает Джулия, она права. Природа, к сожалению, не была щедра к ее дочерям, не одарила их красотой и изяществом.

Джузеппина подходит к сестре, крепко обнимает ее, желая утешить.

— У меня была встреча в клубе с Кьярамонте Бордонаро. Я подкинул ему идею союза между нашими семьями. Анджеле уже восемнадцать… — Вена на лбу Винченцо часто пульсирует. — Но нет, кажется, наши дочери не… вызывают интерес. И ничего не делают для того, чтобы обратить на себя внимание.

Анджела смотрит на него с прищуром. Сходство с бабушкой со стороны отца — бесспорное.

— Ни меня, ни сестру не приглашают на приемы. А почему? Потому что мы сидим в этих четырех стенах и не имеем возможности завести знакомства. Общаемся лишь с несколькими сверстницами. Нас считают служанками, одетыми в господские платья. У нас совсем нет друзей. Но нашего брата, в котором все души не чают, приглашают во все клубы, он ездит на лошадях в парк «Фаворита» с дворянскими детьми. Вы повсюду возите Иньяцио с собой, знакомите его с разными деловыми людьми, представляете его чуть ли не как единственного вашего ребенка, а теперь говорите, что сложно найти мне мужа? Вы никогда не задумывались, чья это вина?

— Успокойся, сестренка моя… — Джузеппина гладит ее по лицу. — Нельзя так говорить с отцом…

— Как же, нельзя!.. Он наш отец! А мы что такое, Пеппина? Кто мы? Никто и ничто, вместе взятые? Или мы не его дочери? Но послушать его, так существует только Иньяцио, Иньяцио, Иньяцио! — В ее нарастающем крике — злость, ревность, горечь.

Джулия видит, как глаза дочери наполняются слезами.

Винченцо нервно сжимает и разжимает кулак. Подходит к ней.

— Что ты имеешь в виду?

— На сегодня хватит!

Джулия редко повышает голос. Но когда делает это, все замолкают.

— Вы обе, в свою комнату! — указывает она на дверь. Затем, уперев руки в бока, разворачивается к мужу: — В кабинет. Сейчас же!

Стремительно уходит, не убедившись, что он идет за ней.

Она не просто злится — в ее шагах, учащенном дыхании есть что-то большее. Когда дверь закрывается, Джулия оборачивается. Кричит:

— Как ты мог поступить так, ничего не сказав мне? — Она не может совладать с гневом, лицо становится пурпурным. — Предложил наших дочерей своим компаньонам по выгодной цене? — Переходит в наступление: — Они что тебе, лыковые торбы?

Винченцо растерян.

— Они уже невесты. Почему бы не подумать о подходящей партии?

Не в первый раз об этом заходит разговор, но сегодня Джулия воспринимает его по-другому. Более категорично. Враждебно. Как будто режут по живому, и она знает: без боли рана уже не заживет.

— Они хорошие девушки. Не Венеры, да, но милые и деликатные. И, конечно, их не приглашают не потому, что они плохо воспитаны. По другой причине.

— И ты туда же? Не устраивай сцену. Они — невесты, за ними дают щедрое приданое, тут нечего больше обсуждать, мужчин сейчас только это интересует, — раздраженно произносит Винченцо. — Я не позволю им выйти замуж за первого встречного, потому что они носят имя Флорио!

— Ты прекрасно знаешь, что имени и денег недостаточно. Даже сейчас.

Это не сомнение. Это утверждение. И Винченцо молчит, потому что жена права.

Он подходит к столу, садится. Утыкается лицом в сжатые кулаки.

Сначала возникло подозрение. Оно зрело внутри него несколько месяцев, с тех пор как он пустил слух о своих дочерях на выданье.

Затем подозрение подтвердилось. Не кто иной, как Габриеле Кьярамонте Бордонаро, только что швырнул ему подтверждение в лицо с отличающей его бесстыжей искренностью:

— Дон Винченцо, вы знаете, я не стесняюсь высказывать вам свое мнение. Прямо вам говорю: мои сыновья не женятся на ваших дочерях, и не потому что они для нас малопривлекательные партии или что я не уважаю вас… иначе я не вел бы с вами дела. Напротив, я был бы рад породниться с вами. Но вы знаете, нет нужды повторять: деньги — одно, а семья — дело совсем другое. А ваши девочки родились в обстоятельствах, скажем так… определенных.

Он долго не мог прийти в себя от услышанного.

Давно он не испытывал подобного стыда. Винченцо встает из-за стола. Возможно, думает он — пока ходит по комнате и пересказывает их разговор жене, — последний раз переживал такое страшное унижение только в молодости.

— Вот так. Я не подхожу, — заключает он тихим голосом, пропитанным ненавистью и горечью. — Наши дочери не подходят. Я, создавший дом Флорио… мы не подходим.

И глядя на Палермо, раскинувшийся под октябрьским солнцем, не замечает, что у Джулии глаза наполнились слезами.

— Брак с дворянской семьей. Он нужен тебе, а не им, — произносит она тихо, опасаясь, что вот-вот разрыдается. Старая боль бушует в ней с новой силой. — Это то, что не получилось у тебя, да?

Джулия видит, что муж задумался. Шагнул в прошлое. Об этом говорят сжатые в кулак пальцы.

Она, с комом в горле, тоже вспоминает. Анджелина и Джузеппина — на которых показывали пальцем, которых крестили тайно, без всякого торжества, даже бокалов не подняли — были признаны только после рождения Иньяцио, ребенка мужского пола, продолжателя дела торгового дома.

И не важно, что сейчас у них приданое, заставляющее наследников аристократических семей бледнеть, не важно, что они говорят по-французски, носят драгоценности или кружевную вуаль на мессу, — они так и остаются незаконнорожденными. А она — содержанкой. Иные воспоминания лежат на дне памяти, но не умирают, всегда находят силы подняться из глубин и причинить боль.

Потому что бывает боль, которая не проходит.

Но Винченцо сейчас не до ее переживаний: он не может смириться с тем, что получил отказ. Глаза ему застилает пелена гнева, за ней не видно чужих обид.

— Попробуй понять. Я тогда был… — Он делает паузу, просит у нее помощи.

Помощи, которой не будет. Уже нет.

— Ты строил и ломал, Винченцо, не думая ни о ком. Я несколько лет жила с нашими детьми без всяких прав, боясь, что с минуты на минуту ты выставишь меня за дверь, что женишься на дворянке, которую искала тебе мать. — У Джулии сипнет голос, но она делает над собой усилие. Она должна сказать то, что надо сказать, что носит в душе многие годы. — Ты жил своей жизнью, шел своей дорогой… — Она рубит воздух рукой, голос дрожит. — Но с меня хватит, ты должен выслушать меня. Я не позволю, чтобы Анджелина и Джузеппина прошли через то, через что прошла я, не хочу, чтобы они унижались так же, как я. Ни одна из наших дочерей в угоду тебе не выйдет замуж за того, кто ее презирает, только лишь потому, что ты хочешь защитить свои интересы, интересы дома Флорио.