Стефания Аучи - Львы Сицилии. Сага о Флорио

Князь ди Трабиа удаляется, проходя между танцующих пар.

Винченцо же, прикрыв губы ладонью, подходит к окну. Слухи об исключительном праве на почтовые перевозки ходят с некоторых пор, но ему они казались обычными сплетнями.

Однако.

Он наблюдает за тем, как князь садится в экипаж и уезжает. Лихорадочно думает. Меж тем музыка набирает темп, звучат новые тосты, звенят бокалы. Шум веселья поднимается ввысь и растворяется под сводом расписного потолка зала «Четырех пиков».

Монополия на почтовые перевозки посредством его судоходной компании может означать прямые сношения с Сицилийской короной. Не говоря уже о деньгах. О больших деньгах.

Одним словом, это монопольное право означает силу и власть.

Набирает силу подпольная публицистическая деятельность, на Сицилии усиливается, местами вспыхивают — и подавляются — крестьянские бунты, — в воздухе снова веет революцией. Дальновидные интеллектуалы из дворян и буржуа предлагают привлечь к делу освобождения острова от Бурбонов Виктора Эммануила II, короля Сардинии. Франческо Криспи, преследуя несколько целей, убеждает генерала Джузеппе Гарибальди организовать «внешний» переворот, чтобы поддержать извне сицилийские бунты и объединиться затем с Италией. Свои доводы он подкрепляет тем, что в Палермо волнения уже начались (имеется в виду восстание Ганча, продлившееся с 4 по 18 апреля 1860 года, организованное самим Криспи). Без открытой поддержки короля Гарибальди и его Тысяча, бойцы-добровольцы в красных рубашках, выступают из Кварты 5 мая 1860 года, высаживаются в Марсале (11 мая) и в конце концов входят в Салеми (14 мая), где Гарибальди провозглашает себя диктатором Сицилии от имени Виктора Эммануила II. 28 мая после кровопролитных боев гарибальдийцы входят в Палермо как герои-освободители и 7 сентября добираются до Неаполя. Встреча Гарибальди с Виктором Эммануилом II в Теано 26 октября положила начало образования Королевства Италия.

Однако после объединения чиновники Сардинского королевства вводят в Южной Италии и на острове свою юридическую, экономическую, налоговую и торговую систему, не приспособив ее к местным условиям, и отказываются идти на уступки. Среди дворян растет недовольство: потеряв культурную идентичность, они утратили и свои привилегии. Под гнетом тяжелого экономического положения народ продолжает нищать.

Таким образом, Сицилия вновь оказывается завоеванной.

Западный берег Сицилии — это чередование скал и песчаных пляжей. Здешняя природа изобилует разнообразными красками и живописными пейзажами.

И только на побережье Марсалы начинаются сплошные пляжи: тонкий песок перенесен сюда морем от сардинского городка Сан-Теодоро по воздушному пути, пролегающему мимо потрясающей красоты острова Изола-Лунга. Именно в районе Марсалы находится Станьоне, одна из богатейших лагун Сицилии, порт финикийцев, убежище греков, торговая ярмарка римлян.

В Станьоне, благодаря солеварне — системе бассейнов, используемых для получения соли путем выпаривания на солнце, — погода устойчивая, из-за чего соленость воды почти не меняется.

И неспроста марсальские винодельни возникают вблизи этих низких песчаных пляжей. Неспроста песок проникает во дворы, вторгается на склады, собирается на бочках.

Море, крупицы известняка в песке, постоянная температура в погребах делают особенным это десертное вино, полученное по воле случая, но ставшее вкусом эпохи.

Ибо песок, который лежит на терракотовых черепицах навесов, покрывающих соль, тот же, что забивается в щелки меж бутылок, хранящихся в недрах погребов. Песок, смешанный с кристаллами соли, пропахшей морем.

Это он дарит неуловимый сухой вкус слегка отдающему морем напитку, который так отличается от обычного десертного вина.

Иньяцио и Винченцо молча смотрят друг на друга. Отец сидит за письменным столом, сын стоит. За окном все еще темно.

Рядом Джулия.

— Иньяцио, — говорит она мягко, — и все же лучше тебе уехать на несколько недель… Джузеппина с удовольствием примет тебя. Помнится, в прошлом году тебе понравилось в Марселе.

Но Иньяцио качает опущенной головой.

— Джузеппина и ее муж очень добры, маман. Но я не поеду, останусь в Палермо с вами и отцом. Это мой долг. Я нужен дому Флорио как никогда.

Только теперь Винченцо выходит из оцепенения. Ему шестьдесят один, и с возрастом он погрузнел. Мешки под глазами — свидетельство бессонных ночей — старят его.

— Пусть будет так. Останемся здесь. — Он протягивает руку к Джулии, и она сжимает ее.

А что ей еще остается? Только согласиться. Она давно поняла: если Флорио что-то решит, никакие силы не заставят его переменить свое решение. В нем слишком много гордости, и еще больше — упрямства.

Иньяцио прощается, оставляет их одних. Винченцо, задумавшись, потирает бородку с проседью.

Причина? У него не хватает смелости признать, что он боится. Не за себя, конечно. За сына.

Время делает круг, спешит в будущее, которое никому не дано предугадать. Странное беспокойство вибрирует в воздухе, сгущает краски, вселяя в людей подозрительность, неуверенность, страх.

Это началось меньше месяца назад, в первых числах апреля 1860 года. Люди до крайности устали от политики Бурбонов, устали от злоупотребления властью, высоких налогов, необоснованных арестов и показательных процессов. Многочисленные мелкие вспышки народного недовольства предвещали большой пожар. Сначала вооруженный бунт в Боккадифалько, через два дня — восстание в монастыре Ганча, главной францисканской обители в сердце Палермо. Монахи укрыли у себя мятежников, но один трусливый монах донес на них, и солдаты окружили церковь и монастырь, перекрыв все пути для отхода повстанцев. Тринадцать человек арестованы, более двадцати убиты. Звон колоколов, когда монахи били в набат, призывая город к мятежу, стал погребальным звоном. Только двум повстанцам удалось бежать. Несколько дней они прятались среди трупов в склепе. Потом выбрались через отверстие в стене церкви благодаря помощи местных женщин, которые, чтобы отвлечь солдат, разыграли ссору.

Этот бунт был последним в череде ему подобных, или был началом чего-то более мощного? Никто ничего не знал. Некоторые палермцы свозили в безопасное место имущество и отправляли семьи подальше от города. Другие решили переждать.

Одно было точно: люди больше не желали терпеть Бурбонов.

Винченцо встает, подходит к жене. Не обязательно высказывать все, что у него на душе: жена видит его насквозь.

— Мне было бы спокойнее, если бы он уехал, — говорит Джулия глухим голосом.