Стефан Мокрев - Заря занимается

— Нет, — сказал Бабукчиев.

— И не увидишь. Туда другие ходят. Те, что умеют приспособиться да подхалимничают, чтобы ухватить кусок пожирнее. Эх, матушка милая Болгария!.. Посмотрели бы на тебя Ботев, Левский. Они-то о республике мечтали, о свободе для народа! — Индже, закашлялся, лицо его покраснело. Подняв худые руки, он хлопнул ими по коленям. — А больше всего виноват, если хочешь знать, царь. Он — немецкий принц, а посему не любит нашу заступницу Россию. Такой-сякой был Стамболов, но ему все-таки возражал. А нынешние министры?

— Ошиблись, что не избрали русского князя…

— Почему же? — перебил его Индже. — Ты это оставь… А впрочем, извини, заговорил я тебя. Что делать? Душа болит за Болгарию. Вон они, — показал он на портреты, — пока жив, их заветы буду помнить. Вот так вот, юноша. Дедушка Юрдан хочет умереть как боец, с чистой душой. Чтобы народ поминал его добром, — Индже обнял Ради, который застегивал шинель.

Никола Бабукчиев полез в карман, чтобы расплатиться.

— Кофе и локум — от меня угощение. Тебя как зовут-то? Да, Ради. Возьми, Ради, от дедушки Юрдана грош, купи себе бублик, когда пойдешь в школу. Никола, — он отвел его в сторону, — выбери время, загляни ко мне как-нибудь вечерком. Составишь мне завещание. Решил я после смерти жены дом подарить клубу-читальне. У меня нет детей. К чему родственникам ссориться из-за наследства? Хорошему человеку дареных денег не надо, а плохому тем более. Ну, ладно, будьте здоровы. И опять пожалуйте, — проводил их Индже.

Лето выдалось жаркое и душное. Запахло полынью и пылью. Янтра лениво жалась к высокому берегу. Оголились скалы, которые осенью и весной утопали в воде по самый верх, на них грелись на солнце утки. У городских колонок стояли вереницы кувшинов и пустых ведер. То же самое творилось у колонки напротив дома Бабукчиевых. Тем, кто жил за городом, на дачах, было хорошо: они брали воду из колодцев или из Мармарлийки и Качицы, которые никогда не пересыхали. Богдан и Ради дежурили по очереди: через вечер один из них ложился пораньше и вставал в полночь, чтобы наполнить водой оставленные у колонки ведра и кувшины. Истомились по воде растения и деревья, завяли цветы в горшках у бабушки Зефиры. Она брала котелок, заводила разговор с соседями, и они пускали ее к колонке без очереди.

— Кольо, — сказала как-то бабушка Зефира зятю, — ты бы написал своему двоюродному брату в Варну, может, в гости к нему поедете? Замучила нас эта сушь. Возьми, сынок, отпуск да и поезжай с Денкой и ребятами. А когда вы вернетесь, мы с Любкой в Трявну съездим. К своим я могу без спросу явиться.

— Богатым можно разъезжать. А мне где взять денег? На поезд, на…

— А еще на что? Что здесь есть надо, что там. Отпиши свату Величко.

— Да и времена смутные. Опять война на пороге, не до курорта.

— Великие державы воюют, а мы посидим смирно, — не отступала бабушка Зефира.

Бабукчиев заметил, что дети худеют, не спят от жары, ему было жаль их. Он начал прикидывать. Считал и пересчитывал приходы, записывал все расходы до стотинки. Иначе с его-то жалованьем счетовода разве выбраться вчетвером в Варну? Он вставал рано утром, но теща уже была на ногах. И каждый раз в ее словах «Доброе утро!» ему слышался вопрос: написал свату Величко? Но она не выдавала себя, а только говорила:

— И сегодня страшная жара.

Наконец письмо было послано. Ответ пришел скоро. Брат писал: «…Приезжайте, когда хотите. Летом моя семья живет на даче. В доме бываю только я — отдыхаю после обеда…» Бабукчиев прочитал письмо за столом. Дети, затаив дыхание, прислушивались к каждому слову, ждали, что скажет отец.

— Денка, собирай ребят. Поедем вчетвером. Мама с Любкой съездят потом в Трявну, кому-то надо же присматривать за домом…

— Вот и хорошо, сынок, — обрадовалась бабушка Зефира, как будто только что услышала, о чем идет речь.

— Богдану и Ради я все приготовлю… Не хотелось бы оставлять Любку в городе, но раз нет денег на всех… Вот только, в чем я поеду? Женщины в Варне одеваются, небось, нарядно, у портних шьют платья, — сказала жена, глядя в тарелку.

Никола Бабукчиев встал, будто не замечая ее слов.

— Подожди, Колю. У меня горячая вода есть, я сейчас сварю тебе кофе. Выпьешь на скорую руку, — остановила его бабушка Зефира, увидев, что он берет соломенную шляпу.

Обычно зять после обеда минут на десять ложился отдохнуть в комнате мальчиков. В это время в доме наступала тишина. Если говорили, то шепотом, если ходили, то на цыпочках. Двери прикрывали, стараясь не стукнуть. «Отец спит. Тихо…» — прикладывала палец к губам бабушка. «Чтобы вас не было слышно! Отец отдыхает, марш на улицу!» — командовала мать.

Бабукчиев пил кофе, закуривал сигарету и шагал по горячим от солнца улицам на работу.

В Варну собирались целую неделю. Швейная машинка стучала даже вечерами, когда зажигали керосиновую лампу. Денка сшила сыновьям летние костюмчики, надвязала и заштопала носки. Себе она смастерила ситцевую цветастую рубашку для пляжа. Набрали в кредит материалу на платье. Возникло еще одно непредвиденное обстоятельство: у них был только один чемодан и одна корзина. Что положишь в них? Решили одолжить чемодан у соседей. Но кто в те времена ездил, кто покупал чемоданы? Если и случалось кому-нибудь путешествовать, то складывали вещи в узел. Наконец, нашлась плетеная корзина — ее дал племянник Бабукчиева, учитель, который приехал в Тырново на каникулы. Решили ехать в субботу, чтобы на день удлинить отпуск отцу. Составили телеграмму двоюродному брату в Варну, несколько раз пересчитывали слова, чтобы их было не больше десяти.

— Пора спать, Богдан, Ради, поздно уже! — поторапливал их Бабукчиев.

Дети взяли из шкафа пижамы и пошли спать. Ради, спавший на диванчике, присел к Богдану на кровать.

— А море намного больше Янтры, а?

— В десять-пятнадцать раз… Может быть, и в двадцать, — прошептал Богдан.

— Должно быть, больше, по нему плавают пароходы. И цвет у него не как у Янтры, верно?

— Оно синее, как… чернила.

Ради закрыл глаза и представил море — оно было глубоким, без конца и края, каким он его знал по книгам.

Настал час отъезда. Напротив дома, у самой лестницы остановилась коляска. Извозчик свистнул, кони навострили уши, колокольчики на дуге запрыгали, весело зазвенели. Никола Бабукчиев с женой устроились на широком сиденье, мальчики — на узком, корзину поставили в ноги. Коляска загромыхала по главной улице, повернула у казарм и въехала на Стамболов мост. Опускались сумерки. Как светлячки, замерцали окна домов, их отражения колыхались в обмелевшей Янтре. С Буруна доносилась песня Алеши. Высокий, болезненный на вид, он купался в реке в любую погоду, зимой делал прорубь и нырял в ледяную воду.