Стефан Мокрев - Заря занимается

У Пенчо дрожали губы, он чуть не плакал. Бабукчиев не разрешил сыновьям проводить его на вокзал, где собиралось много народу. Попрощались с Пенчо у моста. Мастер Мянко дал по половине серебряного лева Богдану и Ради за то, что они ему помогали.

Юрданка давно не заходила к Бабукчиевым, и Денка пошла ее навестить. «Уж не случилось ли чего с ними, — подумала она. — Может, ребенок заболел, он, родимый, уже ходить начал, собирались по народному обычаю каравай печь». Когда она проходила мимо соседнего дома, ее окликнули. Денка обернулась — никого.

— Госпожа Денка, — услышала она хриплый, слабый голос. — Гос-по-жа… Это я, Генчо.

Хромой Генчо, небритый, в одной рубахе, махал ей из разбитого окна. Его осунувшееся, желтое лицо испугало Денку. Хромой Генчо тяжело дышал, отчего говорил с огромным трудом.

— В чем дело?

— Плохо мне, гос-по-жа. Кишки на части рвет. — Генчо покачнулся и ухватился за раму.

«Холера, наверно», — решила Денка и попятилась назад. Потом спросила издали:

— Вы один? Жена не вернулась?

— Ох! — вздохнул Генчо, немного приободрившись. — Да я… разве это была жена? Змею я пригрел в доме, змею. Каждый день поедом ела меня из-за денег. А сейчас и ее, змеи, нет. Без нее совсем худо… — Генчо схватился за грудь, его тошнило.

— Я тотчас пошлю ребят за врачом, господин Генчо, — промолвила Денка и поспешила уйти.

Через час на улице загромыхала зловещая повозка с большим закрытым сундуком — для холерных. Кучер по имени Воронок остановил серую лошадь перед домом Генчо. За повозкой шел и задумчиво курил санитар из амбулатории. Ради вышел посмотреть, но Денка поспешила увести его. Оба наблюдали за происходящим, высунув головы через прутья железной решетки окна — бледные, взволнованные тем, что холера пришла и в их слободу.

И вот уже по крутой каменистой улице заскрипела страшная повозка. Запрятанный в сундук, Генчо кричал, прощался со слободой. Люди, наливавшие из колонки воду, побросали кувшины и разбежались. Того сел у ворот, поднял вверх голову, завыл протяжно и зловеще.

Эпидемия принимала опасные размеры. У Бабукчиевых калитка не запиралась, но дверь в коридор закрыли. К ним теперь можно было войти только через кухню, ручку на двери обмотали тряпками, смоченными в растворе сулемы. И для Того наступили трудные дни. Его привязали к беседке, чтобы он ненароком не наскочил на больного. Пес не понимал причин такой перемены, царапал землю, забивался под скамейку и скулил.

Торговцы выносили товар прямо на улицу, а в лавки покупателей не пускали. На стол ставили весы или метр, рядом по две глиняные миски со спиртом. В одну миску покупатели клали деньги, а из другой брали сдачу. Многие ходили в перчатках, хотя осень едва только наступила.

Пандели открыл корчму в подвале своего дома. Кроме вина и ракии, он продавал домашнюю колбасу, спички, свечи, предлагал клиентам луковый салат с уксусом или салат из помидоров в эмалированных мисках, а иногда вареную фасоль. Однако редко кто заглядывал сюда. В полдень и вечерами здесь собирались соседи: пекарь Пейо, жестянщик Сандьо, начальник финансового управления Свиркоолу, инженер Мосутти… Пекарь Пейо сам забрался в печь — проверил, не обвалились ли в ней кирпичи, не то недалеко и до пожара. Почти самостоятельно, с незначительной помощью Свиркоолу, он отремонтировал и пекарню и теперь пек людям пироги, хлеб, гювеч [14] Гювеч — овощная запеканка. . В последнее время он тоже жаловался на боли в животе и все чаще присаживался на скамейку у корчмы Пандели, заказывая мастику [15] Мастика — анисовая водка. . В обед в одно и то же время появлялся инженер Мосутти с Линдой — небольшой дрессированной собачкой. Он садился рядом с пекарем, снимал широкополую итальянскую шляпу, приглаживал длинные редкие волосы, поправлял черный галстук-бабочку на шее. На колени к нему прыгала Линда. Инженер Мосутти стучал в окно и говорил Пандели:

— Графинчик, порцию Линде.

Корчмарь приносил графинчик красного вина, тарелку с нарезанной домашней колбасой и вставал у двери, ожидая от инженера знака. Мосутти опрокидывал графинчик, отдавал его Пандели и приступал к своему любимому занятию. «Линда, хоп!» — он высоко подкидывал кусок колбасы. Линда ловила его зубами и с нетерпением, выпучив глаза, ждала следующего куска. «Хорошая собака!» — хвалился инженер пекарю Пейо и подбрасывал очередной кусок. Линда ловила колбасу и тотчас проглатывала ее. Мосутти восхищался: «Браво! Браво, Линда!». Затем выпивал второй графинчик и приступал ко второму номеру. Вынимал из кармана жилета сахар и заставлял Линду танцевать. Собака подпрыгивала на двух лапах, грациозно выгибала свое маленькое туловище, лаяла. Тогда Мосутти начинал хлопать в ладоши и петь: «Ах, Линда, Линда, ах, прелесть, прелесть!..» На этом представление заканчивалось. Инженер закуривал трубку и прислонялся к окну. Линда засыпала у него в ногах.

Святая Гора одевалась в пестрый наряд. Желтели липы, краснел боярышник. Все глуше урчала Янтра, все реже пели птицы. Наступала осень. Красота Тырново, здешняя природа да и сами тырновцы пленили сердце инженера, когда вместе со своими соотечественниками он приехал сюда строить туннели и железный мост, и итальянец навсегда остался в этом сказочном городе. Стал инженером округа. Женился, купил дом рядом с пекарней Пейо, что стояла на скале напротив леса. Вырастил дочерей. Потом овдовел. Вся его жизнь прошла в этом городе.

Иногда начальник финансового управления подтрунивал над Мосутти:

— Господин инженер, а еленское-то шоссе никуда не годится. Вот севлиевское — совсем другое дело.

Еленское шоссе, опоясывавшее Святую Гору, вон там, напротив, где поднимают пыль лошади и телеги, построил инженер Мосутти, и он сердился, когда кому-нибудь не нравилось его творение, в которое он вложил все свое умение и столько труда. Он хлопал шляпой по колену:

— Нет, нет! Севлиевская дорога неудобная, нехорошая… Еленская, хоть и узкая, мольто хорошая! Аривидерчи! — говорил инженер, смешивая болгарские и итальянские слова.

Шутники улыбались. Пекарь Пейо давился от табака и смеха и подолгу кашлял.

Было воскресенье, солнце так и не показалось, с утра собирался дождь. Соседи с неиспеченными гювечами и калачами в растерянности топтались у Пейовой пекарни, на двери которой висел замок. Это было странно. Все привыкли, что она работала и в будни, и в праздники. Обычно Пейо до часу, а иногда и до двух терпеливо ждал припозднившихся клиентов. Сидел на лавочке и покуривал.

В понедельник вечером по узким улочкам загромыхала повозка Воронка. Усталая лошадь и ее хозяин едва держались на ногах. Почти круглые сутки ездили они — с нижнего конца города на кладбище, с верхнего конца города на кладбище, — где по распоряжению властей была выкопана большая яма для умерших от азиатской холеры. Яму каждый раз заливали раствором гашеной извести. Увидев Воронка и санитара, соседи заплакали по пекарю как по мертвому. И вот Пейо оказался в страшном сундуке. Быстрее молнии облетела слободу весть о его болезни. Перепуганные соседи выглядывали из окон, из-за заборов, прощаясь с хорошим человеком. Родным проводить его не разрешили, наложили на них карантин. Санитар опрыскал вонючей жидкостью не только комнату, где лежал больной, но и весь дом и даже двор.