Стефан Мокрев - Заря занимается

— Знал бы ты, чего мне стоило решиться на это свидание, ты бы пожалел меня, даже если б я была тебе совсем чужая. Неужто я тебе совсем безразлична? Разве я не заслужила твоей дружбы?

— Ты же сама потребовала, чтобы мы не встречались…

— Ах! — вздохнула Марина. — У меня больше нет сил.

Ради повел ее к рощице возле железнодорожной насыпи. Снял с себя пиджак и расстелил его на траве, чтобы они могли сесть. Она привлекла его к себе, склонила к нему на плечо голову. Прошло довольно много времени, а они так и не проронили ни слова. Марина боролась с искушением исповедоваться ему во всем до конца. Когда-то это было легко. Они делились друг с другом всеми своими переживаниями и мыслями, у них не было никаких секретов друг от друга. Без него она во второй раз осиротела, это была сущая правда. Зачем же тогда она мучила и Ради, и себя?..

— Ты собиралась мне что-то сказать?

— Ты спешишь? Я тебя задерживаю?.. А мне хочется побыть с тобой. Подари мне эту ночь. Послушай, — совсем расчувствовалась Марина, — лес шепчет, река журчит — и все это для нас. Словно звучит твоя серенада, и мы только вдвоем с тобой: ты и я, как прежде… Брось ты свою сигарету, ты слишком много куришь. Сейчас я с тобой, только с тобой…

— Ты говоришь правду? А тот, другой?..

— Ах, оставь этого пошляка-декадента.

— А ты откуда знаешь, что он такой?

— Ради, не береди рану. Нам обоим это ни к чему. Смотри, как ты похудел, я же вижу, ты страдаешь. Не отрицай, сердце подсказывает мне, что это так.

— Спасибо за заботу. Но неужели ты не понимаешь, что твои слова звучат фальшиво и даже, если хочешь, лицемерно.

— А ты не думаешь, что ты меня обижаешь? Не хватил ли ты через край?

— Ничуть. Я говорю правду. Между нами стоит третий. Я никогда с этим не примирюсь. Еще раз тебе повторяю: или — или! И ты хорошо это знаешь, а позвала ты меня лишь для того, чтобы успокоить свою совесть.

— Ради!

И снова мозг пронзила мучительная мысль: сказать ему, что с ней случилось, или нет? Догадывается ли он об этом или уже знает? Марине захотелось увидеть лицо Ради — оно было зеркалом его души, точно отражая владевшее им настроение, его мысли. Но было темно.

— Подожди! — остановила она его, когда он поднялся. — Обещаю, я скажу тебе все. Только дай мне немного времени, умоляю тебя! Накинь на меня пиджак, мне стало холодно.

Когда месяц высветил тырновские колокольни и молодой лес зашумел листвой, они расстались с прежней любовью в сердцах.

Коляска дирекции пивоваренной фабрики остановилась перед домом владельца. Горничная распахнула дверь и поклонилась хозяину Илии Хаджиславчеву. Он застучал своей деревянной ногой и ловко ухватился за поручни коляски. Положив здоровую ногу на трость и устроившись поудобнее на сиденье, покрытом зеленым плюшем, Хаджиславчев махнул жене, которая вышла на балкон.

— Трогай! — крикнул он кучеру.

Сильные лошади гнедой масти резво покатили коляску в гору, высекая подковами искры из мостовой. Когда здание городской управы осталось позади, Хаджиславчев вынул изо рта сигарету и толкнул тростью кучера в спину. Лошади остановились перед трехэтажным домом предпринимателя Илии Хаджипеткова.

Из окна высунулась лысая голова.

— Выходи, тезка. Долго спишь, а дело не ждет.

— А Шишков? Он, небось, в своей конторе, — сказал сонный Хаджипетков, опираясь толстой палкой о ступеньку коляски.

— Садись, садись. Он знает, приедет. Есть и другие коляски.

В последние несколько месяцев произошли события, встревожившие степенных отцов города, местных богачей и лидеров буржуазных партий, занимавших в конце войны ответственные посты в управе Велико-Тырново. Народ совсем обнищал, страдал от голода. Против власти поднялись и стар, и млад. Они роптали и на бога, и на царя. В селах и городах вспыхивали бунты. Шахтеры устроили стачку — сразу стало не хватать угля для фабрик, для отопления. Табачники объявили забастовку — вздорожал табак. Некоторые фабрики остановились. Но самое опасное заключалось в том, что рабочие выходили на улицы и площади. Много народу пошло за коммунистами. Когда коммунисты созвали митинг протеста против запрещения властями газеты «Работнически вестник» за то, что та защищала Советскую власть, на Баждарлыке стало черным-черно от людей. Невозможно было попасть из одного конца города в другой. Тырновские тузы отправили своих посланцев к окружному управителю, послали телеграмму в Софию, требуя принять меры против «распоясавшихся коммунистов». Отцы старопрестольного города не привыкли, чтобы ими командовали голодранцы.

А новый околийский начальник все не мог нарадоваться своему новому положению. Красовался в своей генеральской форме. Наконец, он раскачался, арестовал руководителей коммунистов: Стефана Денчева, Ангела Вырбанова, Ботьо Атанасова, Сотира Бранкова. Однако Никола Габровский, депутат Народного собрания, поднял на ноги всю тырновскую голытьбу, заступился за них, и они на следующий же день были выпущены на свободу. Приближались новые выборы в Народное собрание, нужно было срочно принимать меры. Тырновские богачи возлагали все надежды на стамболовистов [32] Стамболовисты — последователи С. Стамболова, ярого противника русского влияния в Болгарии, сторонника жестокой диктатуры. : опытных, поднаторевших в предвыборной борьбе людей. Именно их сейчас и собирал фабрикант Илия Хаджиславчев.

В канцелярию фабрики набилось множество людей. Молчаливый Станчо Крыстев, занимавший долгие годы пост городского головы и околийского начальника, сидел, скрестив длинные ноги, и поглаживал свою бороду. Всегда аккуратно одетый и подтянутый, он кланялся в ответ на приветствие каждого тырновца, независимо от того, кто он и чем занимается, и поэтому считался смирным, незлобивым человеком. Солидный адвокат Шишков и его молодые коллеги, местные партийные заправилы, курили и весело смеялись. Слави Хаджиславчев, его дядя Косето и Йонко Острый прогуливались по двору. Они то и дело останавливались и указывали рукой на трубу. Видно, что-то вызывало их недовольство, так как Косето дергал себя за козлиную бородку, шмыгал носом и тер рукой большой покрасневший нос. Люди, одетые попроще, сидели на бочках у склада фабрики и пили пиво. Илия Хаджиславчев застучал деревянной ногой, направляясь к ним. Завидев хозяина, сидевшие отставили бутылки, поднялись. Фабрикант улыбнулся, довольный, поздоровался за руку с Анастасом Мамочкиным, с Трифоном Гавазой, с Маджуной, а затем подошел к человеку, который безучастно сидел на бочке, не обращая на него никакого внимания.

— Никак Сивый Пес? Ах ты, тихоня! — потрепал фабрикант по плечу человека в зеленой куртке с широким кожаным ремнем, оставшимся у него после военной службы.