Стефан Мокрев - Заря занимается

— А Герой как поживает? — перебил ее Ради.

— Да ты разве ничего не знаешь? — ахнула тетка Милана. — В темнице гниет и не где-нибудь, аж в самой Софии, в Центральной тюрьме. Царя ругал, говорят. Пенсию хотели у него отобрать. Креста на них нет! На какого человека руку подняли… Я тебе вот что скажу: пока зло с корнем не будет вырвано, народ не успокоится. Наши кровопийцы-мироеды снова снюхались, шепчутся, рычат из своих нор… Ох, Ради! Глядите в оба! Обведут они вокруг пальца Стамболийского, травленые волки… Ненавидят они вас лютой ненавистью, это я тебе говорю…

Тетка Милана согласилась переночевать у Бабукчиевых. За ужином предложила: «Вы все тут с ног валитесь. Давайте-ка я заберу Ради к себе. Буду ходить за ним, как за сыном. Ему сейчас чистый воздух нужен, свежее молоко, маслице…»

И доктора рекомендовали Ради сменить климат и обстановку. Отец хотел отправить его в Арбанаси — там воздух здоровый, да и недалеко, они смогут часто к нему наведываться, но Денка и Ради упросили его отпустить их в Трявну, к материному брату Георгию.

В просторном доме Райковых остались одни старики — Пенчо учился в Софии. Ради поместили в его комнатке на верхнем этаже, где они когда-то спали с Пенчо. В реке шумела талая вода, сбегавшая вниз с заснеженных вершин горного хребта, который здесь был отнюдь не декорацией, ибо горы определяли весь уклад жизни населявших их людей. Они еще не скинули с себя кожушки и меховые шапки, женщины покрывали голову теплыми шалями, одевались в подбитые ватой душегрейки и юбки из домотканой шерсти. Мельник Дончо шаркал своими мягкими кожаными сапогами по мощеному двору — от ручья к реке, от мельницы к чесальне, чистил желоба, беспокоился, как бы вода не залила сад и подвал дома. Мельничные жернова стучали редко. Горцы возили зерно на паровую мельницу, так что Дончо молол лишь корм для скота. Занимался больше коровой да чесальней. Тихо, покойно было у дяди Георгия, и жизнь Ради потекла тоже ровно и спокойно. Он чувствовал, как с каждым днем силы возвращаются к нему, болезнь отступала под действием кристально чистого горного воздуха. По утрам он выходил побродить вдоль ручья, иногда забредал в верхнюю слободу, заглядывал ненадолго в кофейню, где пенсионеры читали газеты и куда заходили посидеть случайные гости маленького городка. Пустую площадь пересекал ручей, в котором журчала вода, приводившая в движение мельницу и чесальню Райковых. Соседние мастерские жили своей неторопливой размеренной жизнью. Скрестив ноги по-турецки, портные шили абы, шаровары, антерии [37] Абы, антерии — виды мужской и женской верхней одежды. , шнуровщики скручивали в шнуры черную габровскую шерсть, шорники ладили царвули, хомуты, седла. Повыше, в конце улицы, звенели молотки медников. В праздничные и базарные дни площадь оживала. Товары вывешивали у дверей мастерских, раскладывали на площади, где останавливались приземистые лошадки жителей маленьких горных селений, доставлявших немытую шерсть, дрова, сушеные грибы и ягоды, брынзу в мехах, масло в начищенных до блеска медных котелках или в широких мисках, упрятанных в пестрые платки. Привязанные одна к другой каракачанские лошадки с длинными, до самой земли хвостами, с неподстриженными гривами, дикие, как тенистые ущелья гайдуцких гор, позванивали большими медными колокольцами. Их хозяева громко переговаривались между собой на непонятном языке, водили по базару расфранченных жен с венками из восковых цветов на голове и ожерельями из серебряных монет. В кофейне становилось тесно. Маленькая харчевня, где в будни столовались директор Земледельческого банка и учителя, была не в состоянии приютить всех торговых гостей. Целый день, с утра до вечера, постукивала чесальня, поскрипывали жернова. Дончо не успевал управляться сам — на помощь ему приходили тетя Недка и дядя Георгий. Дома оставалась одна Денка.

Такие дни приносили Ради самую большую радость. Он подсаживался к жителям горных селений, расположившимся на мешках с зерном или у дома на завалинке. Слушал их рассказы о войне и о детях, их жалобы на сборщиков налогов, описывавших за долги жалкие земельные участки или медную утварь, их сетования на дороговизну, на болезни, косившие скот и детей… Заходил в чесальню, где клубами ходила пыль. Но не задерживался там подолгу Из-за сердитой воркотни дяди Георгия, который кричал ему сквозь повязанный на рот платок, что «здесь ему не место…»

Пошли тихие весенние дожди. Горы скрылись за серыми облаками. По улицам зажурчали веселые ручейки. В доме царствовала тишина, мельница не скрипела, чесальня не постукивала. Ради не выходил на улицу целыми днями. Он усиленно готовился к экзаменам, а когда уставал, опускал голову на скрещенные руки. С замшелых плит широкой стрехи равномерно, навевая сон, стекали капли дождя. «Тут, тук…» — стучали капли по плитняку двора. Ради задумчиво прислушивался к этому стуку. Потом погружался в воспоминания, и они переносили его в Тырновский клуб, к близким, которых он там оставил. В один из таких дней в дверь постучали.

— Узнаешь? — улыбнулся ему с порога невысокий коренастый парень его возраста. Его большие глаза часто мигали.

— Боян! Ты ли это? — бросился обнимать гостя Ради. — Входи же. Я недавно о тебе расспрашивал. Мне сказали, что ты учительствуешь. Как-то о тебе зашел разговор в нашем клубе. Русана говорила, что встретила тебя на околийской партийной конференции в Дряново, передавала от тебя привет. Садись, Боян! — показал он ему на кровать.

Они принялись вспоминать о том лете, когда Ради с бабушкой Зефирой, братом и сестрой жили в Трявне после землетрясения. Вспомнили о том, как играли, как ловили рыбу в ручье и под мельничным колесом, о соломенной шляпе, которую тетя Недка купила Ради…

— Эх, что за славная пора — без забот, без тревог, — воскликнул Боян и потер свою круглую голову. — Мне написали о тебе наши, я все знаю. А как ты сейчас? Уже совсем поправился?

Незаметно, совершенно естественно, как это бывает между людьми, связанными общей идеей, общей работой, разговор перешел на партийные темы. Ради оживился. Он поднялся с места и, энергично жестикулируя, принялся рассказывать другу детства о работе их комсомольской организации, о голодных женских бунтах, об аресте и Янке…

— Ты это о какой Янке говоришь? О Янке Стояновой из Плаково? Я знаю ее. Стало быть, вот что с ней стряслось… А знаешь ли ты, что сейчас она заправляет всей работой кооперации в своем селе? Она заглядывала ко мне прошлой весной. Скупала у местных крестьян онучи, сливовый мармелад, сушеные сливы… Я помог ей, чем мог. А нынче я учительствую в Царева-Ливаде. Третий год учительствую, и три места сменил. Считаюсь неплохим учителем, однако нигде не хотят держать коммуниста. Ходит обо мне слава, будто я подстрекаю жителей гор, подговариваю их не платить налоги. Ты часом не слыхал о бунтах против реквизиции шерсти в нашем горном крае? Словом, с тех пор не могут мне простить. Однако скажи мне, Ради, что означает ваш последний циркуляр?