Сергей Самсонов - Высокая кровь

Насыпавшийся конский топот потревожил его. На лице у Початкова, вернувшегося из разведки на Гремучий, не обнаруживалось глаз.

— Казаки набегли! Сотни три на погляд, а то, может, и боле. Все проулки забиты и по балкам разъезды.

— Что ж, следом увязались — ехал долго?

— Другое, Ромка, — поморщась, Початков мотнул головой за плечо.

Средь полудюжины разведчиков, измученно сползавших с седел, один сразу бросился Роману в глаза — своим мягким очерком, будто девическим. Леденев захватил жеребца под уздцы и впился снизу вверх в затравленно расширенные, дурнотные глаза своей сестры. Признав его, задергалась по-лягушачьи и заголосила:

— Пожгли-и-и!.. Ой!.. Ромка! Пожгли-и нас! Курень… все… спалили-и-и-и!

— А Ася?.. Ася где?! — чугунной пешнёй ударили в сердце, как в мерзлую землю, и били еще, никак не в силах рассадить, пронять до чего-то, способного мыслить и чувствовать.

— Гришка прибег! Мой Гришка! Колычев! Тикайте, мол, с хутора, не то концы вам наши наведут. Настенку первым делом хороните… А куда? Чижелая ить, да и так-то… Метемся как курицы — ну? до тебя? А Гришка — нет, нельзя к тебе, скрозь казаки до Целины, поймают. Давайте, мол, к Дону, в Багаевскую.

— Куда? К кому?!

— Да к ним же, к зятю их, к Халзановым.

— К кому? — обезголосел Леденев. — Забрал кто? Гришка?! Ну?!

— Степан повез, в бедарку посадил… В Багаевскую, да! Там, мол, никто искать не будет… И послухали, да! Спровадили Настенку от греха — такое он нам… Мол, ты-то им враг, а с бабой воевать — душа не налегает… а энтим-то, чужим, какие заследом прискачут, вовзят без разницы, кого давить, ишо и потеху, мол, сделают, так-то… И сделали, анчибелы, — пожгли-и!.. Всё гасом облили, что батя в потах наживал, ничего забрать не дали, сами всё на подводу метали к себе. А сами-то, кубыть, и красные армейцы — перевязки на шапках такие же, как у твоих. И отцу-то гутарят: ты, мол, богатей от чужого труда, с такими у советской власти разговор короткий — что у нас, трудового народа, заграбил, на все энто теперича кострибуция вышла тебе. А батяня наш горький где стоял, там и сел, чисто как параликом зашибленный.

— Ася где? — Леденев отупел до одеревенения: Халзанов, Гришка, красные пожгли… какие красные, когда там казаки?

— Так Степан же увез, говорю! Могет, и зря. Народ-то с хутора побег кто как до Целины. Кого поймали казаки, а кто утек, как я вот… Как знать, куда ей зараз лучше? Гришка так наказал: коль доберутся до Багаевской, пущай идут к халзановскому куреню, к сестре его, Дарье, — пущай она Настену и схоронит у себя. А довез ли Степан, уж не знаю.

— Тут они, Ромка, — хрипнул Початков. — Домашние наши. До полсотни подвод, а кто пеши. Хошь не хошь, а теперь не расстанемся. К Казенному мосту вести всех надо, с собой за Маныч в отступ, слышишь, нет? От Мечетки нажмут, Кугульчу оседлают — куда нам? А с жененкой твоей… тут уж, видно, теперь только Бога просить.

— Бога?.. — Роман, вскочив, вцепился ему в ворот, не владея затрясшейся челюстью. — За своих будешь Бога просить. Мишка! Сотенных ко мне! — И разжалась рука, отнялась: да куда ж ему бить? На Гремучий? Или уж до Багаевской? Канула Ася. Упустил скользкой рыбой из рук, решив, что сможет целиком, всегда предназначать себе сужденное.

Страх, что отняли Асю, потянул его к Дону, а вокруг пригнетенно ждала и не слышала струнного гула его накрученных на ворот и выматываемых жил беспомощная, подзащитная, теперь уже тысячная толпа земляков, скрутив Леденева по рукам и ногам подолами и детскими пеленками.

— Бери обоз, Початков, веди к Казенному мосту.

Предчувствие непоправимой беды ослабило хватку на горле: он не один, еще есть люди, готовые сберечь оторванную Асю для него. Степан, брат родной, и Халзанов… Что за долг отдает Леденеву? А может, ловит на приваду? Забрали заложницей Асю? Даром, что ли, писульки подметывали — есаула сулили, если к белым отряд уведет?.. Нет, Халзанов не мог — человечья в нем правда заложена, ну а если и не человечья, то вполне леденевская: как себе самому можно верить — придушил его смех. И уже подымало Романа предчувствие Асиной целости, даже будто бы вещее знание, что нельзя затолочь в смертный прах всю их с Асей единую, едва только начавшуюся жизнь. Все справедливо, но не это. Даже взглядом тяжелым коснуться ее живота — это против завета людей… может быть, и не с Богом, но с чистотой своих же матерей, детей, со всем, что родится и тянется к солнцу на этой голубой земле. А если можно повредить и Асе, тогда не только Бога нет, но и ничья жизнь не свята. Никто для Леденева тогда не человек и сам он человеком ни для кого уже не будет.

Февраль 1920-го, Нижний Соленый, Маныч, Кавказский фронт

Поднявшись на курган, Сергей увидел длинную походную колонну конницы, идущей на рысях ему навстречу. В первый миг щипанул сердце страх, но каким-то неведомым чувством, проснувшимся в нем сверх пяти человеческих, он тотчас угадал своих.

Спустя минуту стало видно остроконечные буденновские шапки, похожие на шлемы древних русских витязей, качавшиеся поплавками средь курпейных и овчинных бурунов, английские шинели, полушубки без погон, кумачные нашивки, наконец и знакомые лица бойцов — это шла Партизанская, в чьих рядах прижились и чужие, враги, вкорененные, неотличимые, пересаженные Леденевым из гущи бывших белых казаков. И почему же это Леденев вдруг повернул лавину к Дону?

Сергей не дрогнул от вопроса «на кого?», а сразу понял, что предсказанное Леденевым худшее сбылось: казачья конница, неведомо уж чья (Гусельщикова? Павлова? Агоева?), прорвала фронт левее и устремилась к Дону, на Багаевскую, врезаясь клином в стык двух наших армий.

Гамза подтвердил справедливость северинской догадки. Партизанская шла в авангарде, комбриг-один был обозлен и тотчас начал жаловаться на комкора:

— Третьи сутки без продыха — из боя на марш, с марша в бой. Что ни дыра, меня туда пихает, несмотря на потери. Полтораста бойцов за три дня, а ему хоть бы хны — остальные бригады прижеливает. Казачков своих, каких повыручил из плена. Сил моих больше нет, а посему немедля подаю вам заявление: пускай либо смещает меня с должности, либо делает распоряжения согласно справедливой очереди, а не так, чтоб у меня бойцы замученные были и опять я кругом выхожу виноватый, что они от устатку не держат удар.

— Ну а у вас в бригаде бывших белых нет?

— У меня батраки, ставропольцы, все как есть за Советскую власть с первых дней. А что он заместо погибших кого ни попадя пихает, так не я ведь просил, а его пожелание.

— Чюпахина, комвзвода знаете?

— Пропал вчера Чюпахин. Говорю же, потери. А что он вам?

— Да вот беляк и оказался под личиной, и не враги его убили — нам пришлось. В своем глазу бревна не видите.