Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

Мятежник, понатужившись, сломал ее и бросил в хлам. Флегонт сковал новую. Как ни пыхтел Юшка, а сломать эту не мог и похвалил:

— Добрая работа. Флегонт-младший, иди ко мне в кузнецы!

— Не один ты на свете. Я никогда не был чьим-то и не буду, — гордо отозвался Флегонт.

— Когда я стану раздавать чины, я дам тебе чин первого кузнеца, — пообещал Юшка.

— Я уже кузнец. Зачем мне какой-то чин! — Флегонт пренебрежительно фыркнул. Он считал, что лучшее украшение человека не чины, а хорошая работа.

Судья умер. Для Ирины наступал какой-то новый, пока неясный этап жизни. Прежде всего надо было решить, как быть с дочерью — оставить ли еще у тети Даши, взять ли к себе. Ирина поехала в Яснокаменск. Дочурка встретила ее с откровенным равнодушием, нехотя приняла материнские объятия и поцелуи, сама не обняла, не поцеловала, сдержанно, как на экзамене, отвечала на вопросы, сама не задала ни одного и явно обрадовалась, когда встречальная церемония кончилась. Девочке было хорошо с тетей Дашей, она совсем не нуждалась в матери, даже тяготилась ее ласками, которые считала неумеренным, надоедливым приставаньем. Ирина поняла, что своей охотой девочка не уйдет от тети Даши, а взять неволей значит сильно огорчить, возможно, вызвать острую неприязнь и потом никогда не пробудить дочерние чувства.

Через три дня она уехала, даже не заикнувшись, что собиралась увезти дочь. И девочка, и тетя Даша обрадовались такому благополучному вторжению в их ясную, спокойную жизнь.

Ирина ехала обратно в Бутарский завод, стоя у открытого окна вагона, и без слов говорила сама с собой:

«Зачем, почему туда? Снова в девью артель, в девью казарму или в швейную мастерскую?»

«А может, туда, в странницы?» И жадно вглядывалась в проселочные дороги и тропы, извилисто бежавшие по горам, полям, лугам.

«Но что искать там? Потерянного не вернешь».

«Уйти навсегда от своего прошлого».

«Напрасно, милая, тешишь себя. Оно, твое прошлое, не отстанет от тебя до смерти».

«Но в чем же виновата я? Не того полюбила?»

Перебирая снова свою жизнь, свои ошибки и грехи, Ирина ясней и ясней понимала, что главный виновник ее бед проклятый царский строй, дореволюционный несправедливый порядок. Он помешал ей любить, разлучил ее с мужем и с дочерью.

Будь он проклят!

Вернувшись домой, Ирина тем же днем пошла в парикмахерскую и попросила отрезать ей косу.

— Что случилось? — удивился парикмахер. — Почему так ополчились женщины на свои косы, сподряд просят: «Отрежь»?

Парикмахер был прав, в ту пору по всей нашей стране началось воистину ополчение женщин и девушек на свои косы.

Вызвало его стремление женщине как можно сильней уподобиться мужчинам, сравняться с ними. Одни из женщин хлынули в старую армию [8] Были организованы особые женские батальоны. , еще сражавшуюся с немцами, в санитарные батальоны, лазареты, другие хлынули на защиту революции — в Красную Гвардию, в партийные и профсоюзные ячейки, комитеты. Тем, кто был в военных организациях, стричься предписывал устав, а кому не предписывалось, стриглись потому, что стрижка считалась признаком передовой женщины.

Отхватив у Ирины косу, парикмахер спросил:

— Возьмете на память или оставите?

Ирина оставила.

В той жизни, какую задумала она, коса была ни к чему. Не очень красивую, темно-русую, но большую, пышную косу парикмахер положил в чемодан, где уже лежало несколько других.

— Поразительно, неповторимо! — восклицал старик парикмахер. — За все пятьдесят лет моей практики не бывало ничего подобного. Садится в кресло девушка лет семнадцати, ну не человек, а цветок, и просит отрезать косу. Я привык всяко уродовать волосы, а все равно мне жалко, не поднимается рука… Ах, какие бывали косы! — Парикмахер всхлопывал ладошками и долго качал головой. — Белые, пушистые, вроде пены, золотые, каштановые, пепельные, черные с отливом… Косы, как и люди, все разные, у каждой хоть чуть-чуть, но своя особица. Я настриг уже целый мешок кос. Что-то не позволяет мне выбрасывать их. Кажется, что придет время, когда женщины затоскуют по косам и начнут спрашивать обратно.

Из парикмахерской Ирина прошла в штаб красногвардейского отряда и попросилась к командиру.

— Кто такая? — спросили там.

Ирина назвалась по имени, отчеству и фамилии. Юшка принял ее один, без свидетелей.

— Я хочу в твой отряд, — сказала Ирина.

— А зачем? — спросил Юшка.

— Добывать счастье.

— Кому?

— Всем, кто стоит его. И добивать старый мир, который разлучил нас.

— Ладно, возьму санитаркой.

— Я хочу воевать с оружием в руках.

— Таких у меня довольно. Мне нужней санитар. Согласна?

Ирина согласилась. Юшка спросил:

— А где наша дочурка?

— Все там же, у тети Даши.

— Как будем с ней?

— Я сделала, что могла. Теперь делай ты, отец, пришла твоя очередь.

— Что — я? Куда — я? — беспомощно заворчал Юшка, огромный, могучий, гроза-человек.

Усмехнувшись на его растерянность, Ирина сказала:

— Поднять ребенка потрудней, чем командовать «направо» да «налево». Не трудись, не ломай голову, все обойдется без тебя… — И помолчав: — Да и без меня.

— Как так? — встревожился Юшка.

— Мы потеряли девочку так же верно, как потеряли друг друга.

— Что с ней?

— Она не хочет знать нас. Мы сами ушли из ее жизни, сами вынудили ее жить без отца и матери. И она научилась обходиться без нас.

Ирина вышла. Юшка подумал: нехорошо получилось с дочерью.

…Перековав заново всех коней, Юшкин отряд двинулся по Уралу добивать царские порядки, ловить непойманных царских прислужников. В первую очередь решили посчитаться с Флегонтом-старшим, воздать ему по заслугам.

С кровью занял Флегонт-старший прииск Горный Спай, и кровь все время лилась там. Никогда не выводилась с прииска сотня карателей. Всякий новичок, появившийся в Горном Спае, обязательно показывался хозяину прежде, чем полиции.

— Зачем пришел? — спрашивал его Флегонт-старший.

— Работенку ищу.

— Паспорт есть?

— Куда без него, храню, как самую дорогую родню.

— А ну, покажь!

Глядел Флегонт на паспорт и, если видел, что документ подлинный, совал обратно.

— С подложным не беру.

— Да самый верный документ! Мы такими делами не занимаемся.

— Сказано — не беру! Иди и расскажи везде, чтоб другие субчики, вроде тебя, не совались к нам.

Уходил человек и немало удивлялся, что не могут отличить доподлинного паспорта от подделки.

А разглядывая явно подложные документы, Флегонт одобрительно рычал:

— Так, так, все в порядке, нам это подходит. Может, и с тюрьмой знаком?

— Да как сказать, бывало… Годков на пять примазан.

— Мало. А случайно не в бегах числишься?

Величайшее гостеприимство и почет находили в Горном Спае все беспаспортные, пребывающие на лётном положении.