Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

Судья тяжело заболел сердцем. Врачи надолго прописали ему строгий постельный режим. Да и без этого при всем желании, даже по крайней надобности, больной не мог двигаться самостоятельно. Есть, пить, пошевелиться ему помогала Ирина. Она переселилась из Шумского завода обратно в Бутарский, в квартиру отца.

Вскоре судью отстранили от должности. Жить стало трудней. Ирина уволила прислугу, сама ушла из швейной мастерской и начала шить на дому. Маленькая отцовская пенсия да грошовые заработки Ирины, швеи малоопытной, заработки урывками, промеж множества других дел и забот, были всем, что имела судейская семья. Младшая дочь Нина еще училась в гимназии и ничего никак не зарабатывала. Для Ирины пошло такое трудное время, что порой казалось трудней того, когда она скиталась нищенкой.

Шесть месяцев вылежал судья в кровати на спине, потом его начали осторожно сажать и только через год разрешили сделать первые самостоятельные шаги, и то с палочкой. Ходячий он не стал для Ирины легче постельного, а, пожалуй, тяжелей, тревожней. Когда он медленно шаркал ногами и постукивал палочкой, Ирина вся трепетала от страха: вот поскользнется на крашеном полу, вот споткнется обо что-нибудь и упадет!

Вечно бегучее, неостановимое время шло и шло, убежали почти два года, а Ирина не могла вырвать из них двух дней, чтобы проведать свою дочурку. Тогда она написала учительнице:

«Приезжайте ко мне вместе с Надей».

Они приехали в летние школьные каникулы. Девочка уже перешла во второй класс, сильно вытянулась. Но держалась, стеснительно и робко не по возрасту. Сколь ни старалась Ирина ласкать ее, одаривать подарками, обновками, она сторонилась ее и все липла к тете Даше, как звала учительницу. Со всякими просьбами и вопросами охотней обращалась к ней, чем к матери. Однажды Ирина сказала с упреком и горечью:

— Надя, дай покой тете Даше! Ты словно пришитая к ней.

В ответ на это девочка сильней прижалась к учительнице. Когда подвели ее к судье и сказали, что это дедушка, она не выказала к нему никакого интереса и сказала, что у нее уже есть дедушка — школьный сторож. Она явно не нуждалась ни в матери, ни в дедушке, ни в отце. За неделю пребывания в родном доме, как назвала Ирина квартиру судьи, она даже не заикнулась спросить: «Мама, где мой папа? Почему ты живешь здесь, а не со мной?»

Всех их заслонила, заменила собой тетя Даша со своей шумной, веселой школой. Ирина полной мерой ощутила всю горькую для себя правоту народной поговорки: «Не та мать, которая родила, а та, которая вскормила». Годы, что провела девочка при матери, были навсегда забыты, домом ей стала школа, матерью — тетя Даша, она то и дело шептала ей в ухо: «Уедем отсюда домой!»

Началась большая война царской России с вильгельмовской Германией, которая вошла потом в историю под именем первой мировой войны. Из Бутарского завода призвали в действующую армию больше двухсот человек. Призвали и Еграшку, сына Прохора, на весь дом остались Настя и Аннушка. По зимам они работали в заводе, летом на пароме, кроме того, всячески помогали лётным. С войной не заглохла Великая лётная тропа, наоборот, стала многолюдней — появились не желающие убивать сектанты-отказчики, которых за отказ гнали в Сибирь, беглецы из армии, дезертиры, удравшие из лагерей военнопленные.

Гостеприимный стан оскудел золотом и умирал. Временем и непогодой разрушались его дома, дворы зарастали травой, на улицах ветер посеял березки, и они скоро будут в рост человека. Никто не ставил новых изб и даже не дожидался, когда сгниют старые, а бросал их и уезжал в другие места, где не расхищены железо, медь, где не вымыто золото. Упал за околицей столб с иконой богоматери, и не нашлось охотника заменить его новым. Умерли родители двух Флегонтов. Старший продал дом и переехал в прииск Горный Спай. Память о Флегонте-младшем словно тоже заросла травой, как заросли отвалы и следы былых работ. Установился в Гостеприимном стане ничем не нарушаемый покой. Все меньше коров с колокольчиками паслось по окрестным лугам, все меньше люду приходило за водой на речку Болтунок. Надвигалась на Гостеприимный другая жизнь, лечила раны, нанесенные земле всякими выработками, хоронила память о былом. Минет еще немного лет, и некогда людный стан исчезнет с земного лица, забудется, разве только добросовестный летосказец Ивашка-рыбак поведает о нем своему гостю. Заросли от Гостеприимного стана дороги, редко заглядывают в него прохожие и никогда бродяги, иногда лишь новичок, не знающий Великого лётного пути, завернет и попросит кусок хлеба, ковшик воды.

Первое время Марфа жила со своим Охотником как во сне и среди снов. Лето на Сухих увалах, высоко врезавшихся в безоблачное небо, с неоглядной ширью лесов, прудов, озер вокруг казалось голубым сном. Осень с ее увяданьем и листопадом представлялась золотым сном, а зима — белым. И трудно было решить, какой из них краше. На Урале все времена года прекрасны.

Муж держался так, словно и жил только для Марфы: аккуратно, без напоминания, приносил дрова, воду, вполне достаточно продуктов. Отлучался из дому не часто и ненадолго.

Но с течением времени все сны — голубой, золотой, белый — начали превращаться в трудную, однообразную, серую явь. Охотник сказал, что слишком увлекся семейной жизнью и запустил свои другие дела: охоту за падучими звездами, сбор камней для музеев и школьных коллекций, службу на летной тропе. Он стал чаще отлучаться из дому. Уходя, старался оставить Марфе все необходимое для жизни, но иногда непредвиденно задерживался, и ей приходилось таскать снизу дрова и воду, иногда ходить далеко в поселок за продуктами.

Вместе с тем, что казалось летним голубым сном, вместе с ясным небом, ярким солнцем и другими прелестями на Сухие увалы обрушивались страшные грозовые тучи, громы, молнии, ливни. Вместе с золотыми осенними снами наползали непроглядные туманы, хлестали многодневные холодные дожди. А белый зимний сон сопровождался такими морозами и буранами, что и сам никуда не выйди, и к себе никого не жди.

Марфа решила переменить свою жизнь.

Был на исходе ясный, теплый осенний день, один из последних хороших. Вскоре ожидались холодное ненастье, заморозки и зима.

Неподалеку от хижины теплился небольшой костерок, над ним булькал кипевший в котелке суп. Марфа ждала мужа, который ушел на охоту и почему-то сильно запаздывал. Охота, правда, дело неопределенное, расписанию не подчиняется, но в этот раз Охотник запаздывал непривычно, до тревоги.

Около Марфы играл разноцветными камешками ее трехлетний сын. Ему было скучно одному, он тянул мать за подол платья и настойчиво звал:

— Ма-а, давай вместе! Ма-а…