Уилбур Смит - На краю света

Солдаты поспешили исполнить приказ. Когда они вернулись, Таита взял один из факелов и сунул в проем. В его свете маг увидел лестницу, ведущую в темноту. Пригнувшись, он без колебаний забрался в люк и стал спускаться по ступенькам. Их оказалось тринадцать, и последняя переходила в пол туннеля, достаточно широкого и высокого, чтобы рослый мужчина мог идти, не сутулясь. Пол состоял из плиток простого песчаника, на стенах отсутствовали рисунки или надписи.

– Держись рядом, – бросил Таита Мерену, шагая по туннелю.

Воздух тут стоял затхлый и спертый, наполненный запахом сырой земли и давно разложившейся мертвечины. Несколько раз встречались развилки, но маг всякий раз выбирал верное направление, даже не задерживаясь для раздумий. Наконец впереди замаячил тусклый свет. Шаг Таиты ускорился.

Он вошел в кухню, где хранились большие амфоры с маслом, водой и вином. Еще здесь стояли деревянные короба с мукой из дурры, а также корзины фруктов и овощей. Копченые окорока свисали на крючьях с потолка. В самой середине комнаты находился очаг – от углей поднималась тонкая струйка дума, уходящая через вентиляционное отверстие в крыше. На низком деревянном столе стояли блюдо с остатками обеда, кувшин и чаша с красным вином. От света масляной лампы плясали тени в углах. Таита пересек кухню и подошел к дверному проему в противоположной стене. За ним находилась комнатка, тускло освещенная маленькой лампой.

В углу валялись небрежно сброшенные предметы одежды: туника, плащ и пара сандалий. Посреди пола расстелен был тюфяк, одеялом служила сделанная из шакальих шкур каросса. Таита ухватил кароссу за угол и сдернул. На тюфяке лежал маленький мальчик, не старше двух лет, очень миленький, и округлившимися глазенками с интересом смотрел на Таиту.

Маг наклонился и положил руку на лысую головку ребенка. Послышался скворчащий звук, комнату наполнил смрад горелой плоти. Мальчик заорал и вывернулся из-под руки Таиты. На макушке его осталось выжженное клеймо, но не в виде ладони мага, а имевшее очертания кошачьей лапы.

– Ты ранил мальца! – выпалил Мерен, голос которого дрогнул от жалости.

– Это не ребенок, – ответил Таита. – Это последний сучок и последняя ветка от злого древа колдуньи. На его голове выжжен ее духовный символ.

Он снова протянул руку, но мальчонка завизжал и отполз в сторону. Маг ухватил его за лодыжки и поднял, держа вниз головой, болтающегося и трепыхающегося.

– Сбрось маску, Соэ, – сказал Таита. – Колдунья, твоя госпожа, сгорела в подземном пламени. Ее власти больше не существует.

Он швырнул мальчишку на тюфяк, и тот захныкал. Таита взмахнул правой рукой, срывая ложное обличье Соэ. Ребенок стал постепенно менять размер и очертания, пока не превратился в Соэ. Глаза приспешника колдуньи горели, а лицо перекашивалось от ненависти и злобы.

– Теперь узнаешь? – спросил Таита у Мерена.

– Клянусь зловонным дыханием Сета! Это тот самый Соэ, который натравил жаб на Деметера! В последний раз я видел, как он скачет в ночь на спине у гиены, своей приятельницы.

– Связать его! – распорядился Таита. – Он поедет в Карнак и предстанет перед судом фараона.

На следующее утро после возвращения венценосной четы в Карнак из Асьюта царица Минтака сидела с фараоном в его личной приемной палате дворца. Сквозь высокие окна лился яркий солнечный свет. Он не красил царицу, подчеркивая следы усталости и тревоги на лице. Мерену показалось, что прошедшие с их последней встречи несколько дней Минтака состарилась на многие годы.

Фараон восседал на высоком троне рядом с ней. В скрещенных на груди руках он держал золотые цепы, символ правосудия и возмездия. На голове у него возвышалась белая и красная корона двух царств, известная как пшент – «могущественная». По бокам от него располагались двое писцов, готовые записывать решения правителя.

Фараон Нефер-Сети кивнул Мерену:

– Исполнил ли ты задание, которое я тебе дал, главнокомандующий?

– Да, о могущественный фараон. Твой враг в моих руках.

– Иного я от тебя и не ожидал. Тем не менее я весьма доволен. Приведи его сюда, пусть ответит на мои вопросы.

Мерен трижды ударил тупым концом копья об пол. Немедленно послышался стук подбитых гвоздями сандалий, и в палату вошел отряд из десяти гвардейцев. Минтака окинула их безразличным взором, но тут узнала пленника, которого они привели.

Соэ предстал босым и голым, если не считать белой набедренной повязки. Его запястья и лодыжки охватывали тяжелые бронзовые кандалы. Лицо у него осунулось, но подбородок был вызывающе вздернут. Минтака охнула и вскочила, глядя на Соэ в тревоге и печали.

– Фараон! Это могущественный и великий пророк, слуга безымянной богини. Это не враг! Мы не можем так с ним обращаться.

Фараон медленно повернул голову и посмотрел на нее.

– Если он мне не враг, то почему ты захотела спрятать его от меня? – спросил он.

Минтака осеклась и закрыла рот ладонью. Она осела на трон, лицо ее побелело, взор поник. Фараон снова повернулся к Соэ.

– Назови свое имя! – велел он пленнику.

Тот зло посмотрел на него.

– Я не признаю над собой ничьей власти, кроме безымянной богини, – заявил пророк.

– Раз уж о ней зашла речь, то она больше не безымянная. Ее звали Эос, и она вовсе не являлась богиней.

– Берегись! – воскликнул Соэ. – Ты кощунствуешь! Гнев богини стремителен и неизбежен.

Фараон не повел и бровью.

– Ты состоял с этой чародейкой в сговоре, призванном преградить течение Нила?

– Я буду отвечать только перед богиней, – отрезал пророк.

– Использовал ли ты вкупе с этой чародейкой магические силы, чтобы наслать мор на Египет? Являлось ли твоей целью сместить меня с трона?

– Ты не истинный царь! – выкрикнул Соэ. – Ты узурпатор и самозванец! Эос есть истинная правительница земли и всех народов!

– Это ты извел моих детей, царевича и царевну моей царской крови?

– Они не царской крови, – выпалил лжепророк. – Они простолюдины. Только в жилах богини течет царская кровь.

– Использовал ли ты свое злое влияние, чтобы совратить мою царицу с праведного пути? Убеждал ли ты ее, что она должна помочь чародейке воссесть на моем троне?

– Это не твой трон. Он по праву принадлежит Эос.

– Обещал ли ты моей супруге вернуть нашим детям жизнь? – спросил фараон голосом холодным и резким, как лезвие клинка.

– Могила никогда не отдает своих плодов, – ответил Соэ.

– Значит, ты лгал. Десять тысяч раз лгал! Ты врал, убивал, сеял смуту и отчаяние во всем моем государстве.

– В служении Эос ложь есть благородное искусство, а убийство – почетное деяние. И не смуту сеял я, но правду.

– Соэ, ты огласил себе приговор своими собственными устами.