Мальте Рольф - Польские земли под властью Петербурга [От Венского конгресса до Первой мировой] [litres]

Одновременно царская цензура непреднамеренно добилась и того эффекта, что любые символические действия начали получать политическую коннотацию. Символические диверсии стали оружием слабых – людей, лишенных политической публичной сферы. И вот бурные аплодисменты на постановке гоголевского «Ревизора» оказывались способом выразить критическое отношение к «русским порядкам» в Царстве Польском. Или, нося публично траурную одежду, человек мог выражать свое недовольство политической ситуацией, а не посещая богослужения и молебны по случаю официальных праздников – заявлять о своем отказе подчиняться требованиям, навязанным чужой властью. Важными точками и моментами кристаллизации символического сопротивления были места и даты, связанные с польскими восстаниями против России, Пруссии и Австрии. Часто дань уважения «мученикам» эпохи восстаний могла получать свое выражение в прогулке на местное кладбище и посещении могил повстанцев 343.

Особое значение имели памятные дни, когда патриоты напоминали согражданам о государственном суверенитете Польши до ее разделов. Важнейшим праздником было, несомненно, 3 мая – день памяти Конституции 1791 года. В конце XIX века участники польского национального движения все активнее пытались отмечать юбилеи Конституции публично. Неоднократно происходили столкновения между этими активистами и жандармами. Церемониальный центр этой культуры памяти польского национального движения располагался, впрочем, за пределами Российской империи – в Кракове. Здесь, в либеральном климате Галиции, пользующейся культурной автономией, состоялись такие крупные общественные мероприятия, как перезахоронение останков Адама Мицкевича (1890), а также юбилейные торжества по случаю столетия Майской конституции (1891), пятисотлетия повторного открытия Ягеллонского университета (1900) и даже столетия восстания под руководством Тадеуша Костюшко (1894). Это пространство общепольской праздничной и ритуальной культуры было таким же трансграничным, как и пространство циркуляции польских печатных изданий. По случаю празднеств огромное количество путешественников пересекало российско-австрийскую границу.

Российская сторона прекрасно видела и знала подобные стратегии символического выражения критики в свой адрес. Царские чиновники в своем перманентном поиске польской подрывной деятельности зачастую вводили строжайшие ограничения даже в мелочах 344. Так, в преддверии визита Николая II в Царство Польское в 1897 году цензоры даже в предложении одной варшавской делегации преподнести царю хлеб и соль не на подносе, а в чаше усмотрели символический акт отграничения поляками себя от России. Ибо какое другое намерение могло стоять за этим предложением, если на остальной части Российской империи символические дары гостеприимства подавались гостю всегда на подносе? Цензоры настояли на соблюдении этого общеимперского стандарта и категорически запретили полякам пойти символическим особым путем. Кроме того, намерение членов польской делегации преподнести царю дар от города Варшавы с надписью на польском языке было истолковано как хитроумный жест, с помощью которого поляки хотят указать на самостоятельность своей территории. Поэтому данное предложение было резко отклонено, а тому, кто должен был выступать от имени польской депутации, дали четкое указание произносить речь только на русском языке 345.

Таким образом, царские цензоры постоянно связывали любые символические действия и формулировки с фундаментальной дискуссией по «польскому вопросу». В таком климате недоверия пространство для публичного высказывания мнений было весьма ограниченно. Поэтому для политических и критических рассуждений приходилось искать иные средства коммуникации, помимо печати: ни варшавская пресса, ни местная литература не могли в условиях предварительной цензуры стать точками аккумуляции польских мнений. Это проявилось и в том, что Варшава не превратилась в крупный центр литературно-публицистического производства. Несмотря на то что столица Царства Польского была третьим по величине городом Российской империи, до 1900 года она не входила и в десятку важнейших центров издательско-полиграфической отрасли. Большинство польскоязычных периодических изданий, выходивших в стране, печаталось не в Варшаве. Даже выбор книжных магазинов в городе был весьма невелик: до 1875 года их общее количество не превышало и тридцати пяти. Еще хуже обстояло дело в провинции: здесь из‐за суровой цензуры польская пресса влачила самое жалкое существование 346.

В 1890‐е годы ситуация в польских городах изменилась, поскольку и там появились техника и логистика для современной массовой печати. Благодаря этим нововведениям увеличивались как тиражи, так и ассортимент периодики, прежде всего в Варшаве 347. Но материалы Цензурного комитета свидетельствуют о том, что он по-прежнему контролировал быстро растущий рынок газет и мнений. Хотя цензорам в 1897 году и приходилось читать очень много, они по традиции тщательно обрабатывали и документировали все подвергаемые цензуре издания – это указывает на то, как невелико еще было количество проблемных случаев на рубеже веков. Роскошь быть педантичным орган, имевший от восьми до десяти штатных сотрудников, мог себе позволить только в условиях довольно нединамичного и, во всяком случае, небогатого конфликтами рынка книг и периодики. Очевидно, акторы с польской стороны осознавали, как мало раздвинулись границы того, что разрешалось говорить и писать, даже в наиболее либеральные времена – при генерал-губернаторе Имеретинском. Документы цензурного ведомства показывают, что фронтального опробования новых пространств высказывания не происходило и конфликтов между цензорами и выразителями общественного мнения в 1890‐е годы не было.

И только когда авторитет государственной власти пошатнулся во время революции 1905 года, в «дни свободы» после провозглашения Манифеста 17 октября, а также после выхода в 1906 году новых законодательных положений о печати ситуация стала заметно меняться. Окончательно традиционный порядок в Привислинском крае смешался, когда в 1909 году было отменено военное положение. Теперь и в Варшаве газетный рынок стал стремительно расширяться. Протоколы Цензурного комитета после 1909 года свидетельствуют о том, что этот орган, штат которого почти не увеличился, потерял контроль над ситуацией, столкнувшись с валом газет, журналов и других публикаций, а также со значительным увеличением количества публичных мероприятий и собраний: уже в 1908 году Комитет по делам печати зарегистрировал в общей сложности около ста периодических изданий, выходивших в Варшаве. А за один лишь 1912 год сотрудникам цензурного ведомства, числом десять–двенадцать человек, пришлось просмотреть более 3,4 тыс. публикаций только в газетах и журналах. При таком потоке материала даже особый уполномоченный по надзору за прессой, которого в эти годы назначал варшавский генерал-губернатор, не мог оказать комитету серьезную помощь 348.