Мальте Рольф - Польские земли под властью Петербурга [От Венского конгресса до Первой мировой] [litres]

Все эти учреждения и действия свидетельствуют о том, что стратегии нелегальной работы пользовались широкой популярностью. Несмотря на то что царской полиции удалось на рубеже веков раскрыть и уничтожить некоторые из подпольных организаций, она так никогда и не смогла пресечь функционирование той публичной сферы, которая сформировалась за границами, очерченными цензурой. Революция 1905 года окончательно продемонстрировала, в какой малой степени царские власти могли контролировать местное население и препятствовать формированию и действию альтернативной публичной сферы. Помимо прочего, это было связано с тем, что от царской цензуры можно было уклониться и в чисто пространственном смысле: инфраструктура книжной контрабанды была столь хорошо налажена, что существовала возможность с помощью публикаций, выпускаемых в Пруссии и Галиции, участвовать в дебатах, идущих в Царстве Польском 333.

В особенности Галиция, пользуясь культурной автономией в рамках Габсбургской монархии, предоставляла защищенное от преследований пространство для польской трансграничной публичной сферы и давала приют многочисленным эмигрантам с российских территорий. Хотя Вена постоянно напоминала местным властям, что публичную критику в адрес России следует пресекать, галицкие цензоры, которые, как правило, сами были польской национальности, мало делали для того, чтобы ограничить деятельность эмигрантов из российской части Польши. Наряду с другими учреждениями важнейшую роль для ученых-эмигрантов играли университеты во Львове и Кракове, а также краковская Польская академия. Краков же был и основным местом издания публикаций, предназначенных для Царства Польского 334.

Таким образом, почти без помех осуществлялась трансграничная коммуникация, поэтому в конце XIX – начале XX века польская публичная сфера существовала как единое дискурсивное пространство от Львова и Кракова до Варшавы и территорий, находившихся под властью Пруссии. В частности, этот трансграничный обмен текстами и идеями помогал сохранять представление о единой, неразделенной Польше: она существовала в опыте тех, кто читал тексты, напечатанные за рубежом. Царской цензуре в Царстве Польском удалось вытеснить часть польской литературной и идейной жизни за границу, но этим она сама способствовала тому, что бывшая Речь Посполитая продолжала существовать в качестве коммуникационного пространства 335.

Свою роль здесь сыграла, впрочем, и российская пресса в Царстве Польском. В условиях конфликтной коммуникации русские авторы, постоянно стремясь отделить себя от своих польских оппонентов и добиться интерпретативной гегемонии для собственного истолкования происходящего, часто оперировали ссылками на зарубежную польскую прессу. Но, цитируя эти издания, они тем самым информировали о них и противоположную сторону. Современники шутили, что большое количество подписчиков у полуофициозной газеты «Варшавский дневник» объясняется прежде всего тем, что нигде больше не найдешь таких хороших пересказов публикаций иностранной польской прессы 336. Так польско-русская конфронтация способствовала транснациональной циркуляции идей и мнений.

Другая стратегия обхода цензуры, тоже опиравшаяся на трансграничную коммуникацию, заключалась в том, чтобы публиковать тексты в российских столичных городах. Ее использовали прежде всего сторонники программы, направленной на «примирение» и лояльность по отношению к русскому царю, избравшие Санкт-Петербург местом издания своего главного печатного органа – «Край» (основан в 1882 году) и других своих многочисленных публикаций. Представители крупной польской общины в столице – самыми известными среди них были Эразм Пильц, Александр Ледницкий и Влодзимеж (в русском обиходе – Владимир Данилович) Спасович – своими публикациями пытались участвовать в дебатах по «польскому вопросу», шедших как в Царстве Польском, так и в остальной империи. Пожалуй, нет более наглядного доказательства разницы между цензурными режимами, чем то, что польские публикации легче было печатать в столице империи, нежели на берегах Вислы 337.

Трансграничными были и эти публикации – так как их нужно было перевозить через административную границу на востоке Царства Польского. На тот факт, что эта граница не просто линия, разделяющая административные единицы, современникам постоянно указывали в различных социальных и политических областях: едва ли можно было найти такую сферу жизни, для которой в Царстве Польском не действовали бы иные законы, нежели в остальной империи. Варшавская цензура тоже проводила границу между Привислинским краем и остальной империей. Поэтому часто бывало так, что произведениям, которые во внутрироссийских губерниях были разрешены, варшавские цензоры тем не менее отказывали в праве публикации и распространения в Царстве Польском 338. Даже императорские указы иногда запрещалось публиковать в местной польской прессе, хотя столичные средства массовой информации уже давно их обсуждали. Тот факт, что эта форма повторной цензуры действовала не только для польских, но и для русских текстов, Влодзимеж Спасович резко осудил в одной из своих статей: «Духовные шлагбаумы», писал он, отсекали поляков от развития идей даже в пределах империи. Царство Польское из‐за цензурной деятельности варшавских властей оказалось изолировано внутри самой России 339.

Таким образом, цензура оказывала формирующее действие на публичную сферу в Царстве Польском за счет того, что ее строгость привела прежде всего к перемещению общественных форумов. Не пресса или книга были инструментами коммуникации, обеспечивающими формирование политических мнений, а такие места встреч, как знаменитые варшавские кофейни, опера и театр, но главное – суды, служившие в качестве пространства действия и зрительных залов замещающей публичной сферы 340. Осваивались также другие тематические поля, в которых можно было более открыто обсуждать программные проекты, касающиеся положения Польши в империи. Например, проект третьего моста через Вислу, жилищное строительство в Варшаве или установка газовых фонарей в Плоцке были предметами публичных споров, в которых политические мнения формировались и выражались в связи с техническими проблемами и инфраструктурными вопросами. Точно так же и дебаты по религиозным вопросам в Царстве Польском образовали форум, на котором обсуждались принципиальные правила человеческого общежития.

Когда после отмены чрезвычайного положения в 1909 году во многих районах Царства Польского стали открываться неведомые прежде свободные пространства для формирования и функционирования политической публичной сферы, это не означало, что формирующее влияние царской цензуры прекратилось: она позволила некоторым дискуссиям, существование которых теперь терпела, процветать, в то время как другие тематические поля по-прежнему оставались запретными. Например, польско-еврейский конфликт, который разгорелся прежде всего в связи с выборами в IV Думу в 1912 году и привел к бойкоту еврейских магазинов и предприятий, смог набрать такую силу, помимо прочего, потому, что цензурное ведомство поначалу практически не ограничивало антиеврейские выступления 341. В данном случае цензурный аппарат способствовал тому, что в польской политической культуре стала доминировать специфическая форма действия, в отношении к которой должны были как-то определиться гораздо более широкие политические круги, нежели одни только активисты Национально-демократической партии Романа Дмовского. Таким образом, цензурные органы, обремененные предрассудками, внесли свой вклад в превращение антисемитизма в один из центральных элементов политической культуры Варшавы накануне Первой мировой войны 342.