Мальте Рольф - Польские земли под властью Петербурга [От Венского конгресса до Первой мировой] [litres]

Третья важная сфера контрольной деятельности касалась всех видов сценических постановок. В первые десятилетия российского владычества основное внимание комитета было направлено на театры, оперы и концертные залы, а с 1890‐х годов к ним добавились кинематограф и другие публичные массовые мероприятия, такие как спортивные соревнования. Кроме того, когда в конце XIX века в Варшаве стало появляться все больше различных общественных организаций, у комитета прибавилась обязанность контролировать проводимые ими публичные лекции, вечера и другие мероприятия.

В том, что касалось театра, комитет утверждал репертуар и просматривал тексты драм, опер и лекций на предмет наличия в них пассажей, содержащих критику властей, но также был уполномочен контролировать и сами представления, поставленные по этим пьесам. Последнее, впрочем, происходило, кажется, лишь спорадически. По крайней мере, те случаи, когда отдельных цензоров обвиняли в недостатке бдительности, касались в первую очередь переделок в декорациях или в костюмах исполнителей. После того как в варшавском Большом театре в постановке оперы «Ванда» на сцене появились польские флаги и другие «патриотические» символы, генерал-губернатор приказал, чтобы один из членов комитета обязательно присутствовал уже на генеральной репетиции каждой пьесы 315.

Такие формы контроля требовали значительных трудозатрат, но постепенно основную нагрузку в смысле объема работы и самую серьезную проблему начала представлять периодика. В Царстве Польском, в отличие от крупных внутрироссийских городов, обязательной предварительной цензуре подлежали и газеты, и журналы. До 1890‐х годов контрольное чтение периодики еще держалось в рамках легковыполнимого – это находило отражение, в частности, в том, что газетные статьи, вызывавшие сомнения цензора, часто обсуждались коллективно на заседаниях комитета. Такое положение изменилось в последнее десятилетие XIX века, когда стремительно растущая нагрузка сделала необходимой специализацию чиновников: теперь отдельные цензоры занимались исключительно предварительным чтением прессы. То были первые признаки постепенной утраты контроля, обусловленной уже одним лишь объемом материала, подлежавшего просмотру. После отмены в 1909 году военного положения Комитет по делам печати прежде всего именно в области периодики утратил способность осуществлять свои контрольные функции: это стало невозможно в силу стремительного развития газетного рынка.

Хотя на заседаниях цензоры рассматривали проблематичные моменты в вышеназванных четырех областях коллективно, протоколы этих заседаний не свидетельствуют о наличии у них выраженной культуры дискуссий: наоборот, по крайней мере этот уровень внутриведомственной документации не отражает никаких разногласий между членами комитета. Как правило, цензурные меры, предложенные тем или иным чиновником, принимались без углубленного рассмотрения, и цензор, обладавший наибольшим стажем службы, скреплял их своей подписью. Во многих случаях, очевидно, даже не требовалось более или менее подробного рассказа о том, что именно было классифицировано в обсуждаемом произведении как проблематичное. Для того чтобы добиться цензурных санкций, вполне достаточно было, если один из цензоров определял некий пассаж в тексте как «польско-патриотический». Приводить объяснения, почему именно этот пассаж показался ему подозрительным, не требовалось.

С другой стороны, цензоры лично отвечали за те рукописи и книги, которые они допустили к печати или продаже. То же самое относилось к спектаклям и прочим массовым мероприятиям. В документах Варшавского цензурного комитета проверенные произведения и постановки были записаны за конкретными чиновниками, так что впоследствии легко можно было установить, кто проявил недостаточное внимание. Вновь и вновь цензоры получали выговоры за недосмотр. Административные меры против не вполне бдительных чиновников были достаточно суровы, вплоть до ареста или отстранения от должности. Последнее имело место лишь в одном, действительно серьезном случае пренебрежения служебными обязанностями. Этот случай вместе с тем позволяет увидеть, какими возможностями для действия обладала общественность в публичной сфере в Привислинском крае. В 1908 году в Варшаве цензор разрешил показ фильма, в котором позитивно изображалась жизнь революционной боевой группы. Когда чиновника привлекли за это к ответственности, он в свое оправдание сослался на плохое освещение в кинотеатре, не позволившее ему разглядеть что-либо на экране. Такое оправдание много говорит не только о состоянии кинематографической техники, но и – как отмечалось в яростном обвинительном письме генерал-губернатора Скалона, проинформированного о происшедшем, – о поверхностном отношении ответственного лица к своим обязанностям. Скалон приказал отстранить нерадивого чиновника от должности 316.

В будничной работе цензоров господствовала привычка, установившаяся еще с 1870‐х годов, и даже в критериях, на которые они опирались при принятии решений относительно цензурных мер, мало что с течением времени менялось. Конечно, с 1890‐х годов они все чаще констатировали, что рассматриваемое произведение затрагивает «рабочий вопрос» или «разжигает вражду между классами», однако господства прежних образов врага это поколебать не могло. Наиболее многочисленные и наиболее крупные цензурные купюры касались тех пассажей в текстах или постановках, где высказывалась критика в адрес правительства или, по мнению цензоров, наблюдалась польско-патриотическая тенденция. Обвинение в «польской пропаганде» было в цензурных кругах неопровержимым аргументом. Достаточно было туманного указания на «общий тенденциозный характер статьи», чтобы ей было отказано в допуске к печати 317. Особенно опасными казались цензорам исторические темы. Само собой разумеется, что это относилось ко всем польским восстаниям. Воспоминания о 1830–1831 или 1863–1864 годах легально опубликовать в условиях предварительной цензуры было невозможно. Но и другие исторические сочинения представляли собой проблематичное поле, так как цензоры тут же усматривали в них нежелательные намеки на самостоятельную государственность и величие Польши в прошлом. Так, драма «Король Ягайло» подвергалась цензуре из‐за того, как в ней изображалось объединение Польши с Литвой 318. И вообще, даже упоминание об исторических польских следах в западных губерниях было прикосновением к табуированной теме и влекло строгие цензурные меры.

Еще одно часто звучавшее со стороны цензоров обвинение заключалось в том, что обсуждаемое произведение способствует «расколу между русскими и поляками». Польский автор, объявлявший в тексте связи с русскими «предосудительными», а поездки в Россию – «изменой народному долгу», не мог надеяться на то, что его труд разрешат печатать. Но и более общие критические материалы – например, об алкоголизме в России – также не дозволялось публиковать. Все, что, по мнению чиновников, пропагандировало «враждебность» к России или тем более «ненависть к русскому», было лишено шансов пройти цензуру 319.