Мальте Рольф - Польские земли под властью Петербурга [От Венского конгресса до Первой мировой] [litres]

То же касалось и критики православия. Например, если автором высказывались сомнения по поводу господствующего положения этой конфессии в Привислинском крае, цензор вычеркивал соответствующие пассажи. Антикатолические же произведения, наоборот, никаких возражений не встречали. Более амбивалентно Цензурный комитет относился к антиеврейским публикациям. Если после революции 1905 года он выказывал подчеркнутое безразличие к этой теме и только в крайних случаях конфисковал соответствующие тексты или доводил дело до суда, то в середине 1880‐х годов – еще запрещал брошюру «Как и почему бьют евреев». Впрочем, эта цензурная мера была осуществлена по прямому указанию варшавского генерал-губернатора, который в то время – спустя всего четыре года после «рождественского погрома» в Варшаве – классифицировал антисемитскую агитацию как угрозу общественному порядку 320.

Наконец, в 90‐е годы XIX века к списку тем, на которые нельзя было высказываться, присоединился классовый антагонизм. Тексты, в которых как-либо затрагивался «рабочий» или «социальный вопрос», допускались к печати лишь в редких случаях 321. Как только чиновники Цензурного комитета усматривали в произведении обращение к теме межклассовых противоречий или тем более разжигание враждебности рабочих по отношению к предпринимателям, капиталистам и вообще имущим классам, в ход тут же шли красные цензорские чернила.

Конечно, чиновники осознавали, что и другая сторона – польские и еврейские авторы – была знакома с каталогом критериев цензурного ведомства. Иногда нельзя не удивляться тому, какая откровенная критика правительства и местных представителей имперских властей содержалась в некоторых текстах, поданных на утверждение в комитет. Очевидно, дерзкие авторы надеялись на общую невнимательность цензоров, на то, что те не заметят этих открыто обличительных пассажей. Более распространенной была практика маскировки критических высказываний об условиях, царящих в Привислинском крае, – маскировки с помощью намеков, иронии и скрытых двусмысленностей. Протоколы заседаний цензурного ведомства отражают страх, но и уважение, питаемые чиновниками по отношению к эзопову языку. Особое недоверие вызывала у них любая форма иронии. Так, Цензурный комитет требовал самой строгой проверки всех юмористических изданий, поскольку в них могли иметь место двусмысленности. В то же время в протоколе отмечалось, что издатель должен подробно объяснять такие строки, прежде чем ему может быть выдано разрешение на публикацию. Эпоха предварительной цензуры была довольно безрадостным периодом 322.

С другой стороны, эта цитата свидетельствует о беспомощности цензоров перед искусством скрытого высказывания. Они, в своей социальной изоляции, были почти неизбежно обречены отставать от процесса возникновения в польской публичной сфере новых означающих: какое слово или какая формулировка передает критическое содержание – об этом цензорам становилось известно, как правило, лишь тогда, когда использование данного выражения было уже повсеместным. А к тому моменту создатели шифров уже давно уходили вперед, вводили в оборот новые символы, метафоры или аналогии. Таким образом, Цензурному комитету оставалась незавидная роль: отсекать лишь те проявления дискурса, критичного по отношению к имперскому господству, к русской гегемонии и к дискриминации поляков, которые чиновники вообще способны были заметить.

Однако цензурному ведомству приходилось заниматься не только такими, политическими проблемами. Как и внутри России, в Привислинском крае в задачи комитета входила также моральная цензура. Руководствуясь традиционно патерналистским представлением о цензуре как о «покровительстве», варшавские цензоры огромное внимание уделяли вопросам нравственности, и прежде всего в тех социальных средах, где, как им казалось, дело с нравственностью обстояло особенно плохо 323. С момента взрывообразного расширения книжного рынка, которое началось в 1890‐е годы, значительно участились случаи, когда цензоры считали необходимым встать на защиту морали. Соответственно, все чаще их приговор гласил, что книга не годится для детей или морально вредна для школьников. Особое внимание уделялось вопросам нравственности в тех случаях, когда текст был адресован «простым людям», которые, по мнению цензоров, были не способны к самостоятельному суждению. Тут наиболее проблематичной была сфера сексуальности. Поэтому из пьес вычеркивались пассажи, содержавшие слова, истолкованные цензорами как намеки на тему сексуального насилия, а сборники рекомендаций, касавшихся половых заболеваний, были включены в список запрещенных книг 324. Сохранение общественного порядка, которое чиновники считали своим главным долгом, подразумевало в числе прочего заботу о порядочности, морали и нравственности.

Примечательно, что цензоры не спешили запрещать публикацию произведения целиком. Во многих случаях вмешательства были скорее избирательными: вычеркивались лишь отдельные фрагменты текста, а иногда цензор даже лично вносил поправки. Поэтому можно считать типичным случай, когда возражения Цензурного комитета вызвала в Варшаве балетная постановка, в которой костюмы якобы напоминали мундиры польской армии 1830‐х годов, а когда костюмы были перешиты, спектакль все же состоялся 325.

В целом старания цензоров влиять на публичную сферу Царства Польского были – по крайней мере, до 1906 года – вполне успешны. Применительно ко времени до этого переломного момента можно даже говорить о сильном, определяющем воздействии цензуры: она внесла существенный вклад в формирование специфического стиля и содержания публичных дебатов в Привислинском крае. Особенно при сравнении с ситуацией во внутренних губерниях России становится заметно, насколько велико было влияние цензоров в польских провинциях в XIX веке. Причин тому было несколько. Во-первых, цензура в Царстве Польском была гораздо строже, чем в остальной империи. Это было связано прежде всего с подогреваемым польскими восстаниями недоверием имперских бюрократов к польскому обществу. В частности, считалось – и не без причины, – что романтические сочинения периода восстания 1830 года способствовали эскалации событий в 1863‐м. Соответственно, царские цензоры неустанно стремились «вчитывать» реверберации романтическо-крамольного мышления в польские публикации и вытравлять их оттуда. Предварительная цензура в Варшаве, в отличие от Москвы или Санкт-Петербурга, никогда в XIX веке не отменялась, и даже либеральные законы о печати 1905–1906 годов первоначально на Привислинский край не распространялись. В условиях чрезвычайного положения, объявленного во время революции, предварительная цензура сохранялась здесь до 1909 года 326.