Эжен Мюллер - Юность знаменитых людей [Совр. орф.]

Семи лет я был отдан в пансион, а через три года из пансиона перешел в училище Людовика. Усиленные занятия расстроили мое здоровье; я заболел во время каникул. Отец, крайне опечаленный этим, взял меня из школы и, так как мне строго запретили даже читать книги, — начал учить своему мастерству. Я очень жалел, что оставил училище, и один из моих знакомых, аббат Валле, принимая во мне участие, вызвался заниматься со мною. Мать, желая развить во мне охоту к научным и литературным занятиям, снабжала меня, тайно от отца, различными книгами; некоторые из них я покупал на свои собственные деньги. Отец любил театр и часто водил меня с собой. Я сочинил водевиль и показал отцу; он был так восхищен моим произведением, что предоставил мне полную свободу заниматься литературой и позволил мне снова приняться за учение. Таким образом, я возвратился в прежнее свое училище; в течение шести месяцев я слушал там лекции знаменитого историка… Смерть отца прекратила мои занятия; сыновняя обязанность и любовь к матери указывали мне на необходимость приняться за дело».

Сделавшись по необходимости пирожником, Фавар стал вместе с тем и литератором, следуя своему природному влечению. Одному Богу известно все то, что он писал в стихах, которые никогда не выходили в свет и были известны лишь его матери. Живя на деньги, которые добывал сын, мать Фавара была счастлива тем, что он мог находить себе развлечение в умственных занятиях. Помогая сыну по части пирожного мастерства, она тем самым сберегала ему несколько лишних свободных часов для его литературных занятий. Она отказывала себе во многом, лишь бы иметь возможность покупать ему книги, и требовала, чтоб он показывал ей свои литературные опыты, которые она слушала с любовью, но к которым тем не менее относилась критически. На двадцатом году жизни пирожник-поэт послал одно из своих стихотворений в Парижскую академию на конкурс и имел счастье получить премию. После первого успеха Фавар, не пренебрегая своим ремеслом, написал пьесу, имевшую большой успех на сцене. Возвратясь из театра домой после первого представления, он узнал, что в отсутствии его был сделан в лавке большой заказ. Поэт снял свой парадный туалет, надел белый колпак, фартук и запустил руки в тесто. Едва он принялся за работу, как к дому подъехал экипаж, из которого вышел роскошно одетый человек и спросил о Фаваре, авторе новой пьесы. По чувству тщеславия, хотя и неуместному, но совершенно понятному, поэт не хотел, чтобы его застали за печением пирогов. После некоторого колебания ему пришла в голову мысль выдать себя за приказчика и объявить, что он сейчас сходит за хозяином. Благодаря этой хитрости, мнимый приказчик отправился в свою комнату с целью переодеться. Но, к несчастью, единственное окно этой комнаты выходило в ту же самую лавку; посетитель понял хитрость и с большим трудом удержался от смеха при возвращении Фавара, автора новой пьесы, вызванного своим приказчиком. Не подавая однако же вида, что хитрость поэта понята, посетитель сказал:

— Директор театра, указав мне ваш адрес, сообщил мне, что вы, кроме таланта, не обладаете никаким состоянием. Я сам также долго не ладил с фортуной, но под конец она отнеслась ко мне благосклонно. Мое имя Бертен. Я пришел предложить вам свои услуги, потому что всегда считал поддержку литературы и искусств наиболее достойным употреблением своих средств. У меня устраивается маленький праздник в честь моей жены; мне необходимо, чтоб распоряжение этим праздником взял на себя какой-нибудь поэт; не захотите ли принять на себя эти хлопоты?

Фавар не отказался от предложения, и Бертен хотел тотчас же увезти его с собой, чтобы познакомить с теми лицами, которые могли бы принять участие в празднике; но так как заказ пирожного не мог быть оставлен без выполнения, то поэт просил позволения приехать в другой раз. Бертен возразил с коварной улыбкой, что если Фавара задерживает какая-нибудь работа, то он может положиться на своего приказчика, который встретил его, Бертена, и показался ему очень смышленым малым. Этим Бертен дал понять поэту, что его невинная хитрость была обнаружена. Кончилось тем, что Бертен увез поэта и прислал в лавку двух своих поваров, которые заменили Фавара в то время, когда он проводил вечер у их хозяина. Этот Бертен постоянно поддерживал Фавара; с его помощью поэт мог свободно предаваться литературным занятиям и выпустил в свет множество сочинений. Большая часть из них была очень хорошо принята публикой, а некоторые и до сих пор еще не сходят с репертуара.

Возвратимся однако к рассказу Беранже.

«Другое мое воспоминание, — говорит Беранже, — совершенно иного рода. В числе учеников того пансиона, в котором я находился, были дети трагика французского театра Граммона. С младшим из них, милым и скромным мальчиком, я был очень дружен; но к старшему отношения мои были совсем иные; он внушал мне просто страх своим грубым обращением. К счастью, столкновения с ним случались у меня редко; он принадлежал к числу „больших“, а я был еще с „маленькими“. Вследствие головных болей меня часто увольняли от посещения классов. Эта привилегия возбуждала уже зависть во многих товарищах, а торжественный день раздачи наград привел старшего Граммона в ярость. При раздаче наград, на которые я никогда не имел никаких притязаний, надо было случиться такому несчастью, что мне присудили почетный знак за благонравие. Я имел на него некоторое право, потому что никогда не обнаруживал буйного характера и непослушания. Но если гордость моя при получении награды была велика, то, увы, она была и непродолжительна.

В тот же самый день, во время рекреации, я стоял на дворе у решетки, любуясь плодами и разными лакомствами торговцев, приходивших продавать их школьникам. Маленькие запасы, которые давались родными своим детям под названием „недельных денег“, весьма быстро превращались в лакомства; мне же приходилось только любоваться ими, потому что я не получал „недельных“.

Одно прекрасное яблоко с аппетитным румянцем особенно возбуждало мой аппетит. Я пожирал его глазами и в эту самую минуту услышал грубый голос: „Бери яблоко, бери, или я дам тебе подзатыльник!“ Это был старший Граммон; его кулак уже придавил меня к решетке. Что происходило в ту минуту в моей душе?.. Я не решался, но страх, сопровождаемый жадностью, восторжествовал. Уступая угрозам и забыв о награде за благонравие, я протянул дрожащую руку и быстро схватил роковое яблоко. Едва совершено было преступление, как Граммон взял меня за ворот с криком „вор!“ и представил сбежавшимся товарищам поличное. Меня отвели к учителю, но я был в таком ужасном состоянии, что не мог слышать своего приговора…