Назир Сафаров - Гроза

— Есть, сынок, есть.

— Погрузим плуг и борону на двух ослов и сейчас же отправимся на пашню. Приходит старый человек — к угощению, приходит молодой человек — к работе. Скорее читайте молитву, благодарите аллаха.

Джаббаркул-ата невольно проговорил «Аминь!», а потом позвал: «Султанмурад, где ты? Собирайся быстрее, сынок. Кажется, плуг и борона наготове у тебя? Где они?»

Султанмурад никогда не заставлял отца что-нибудь повторять дважды. Он в один миг очутился под навесом, где лежали орудия пахоты. Айбадак удивилась, заметив суету на дворе, и спросила у мужа:

— Что случилось, что за беспокойство среди ночи?

— Это не мы, это мир такой беспокойный, — ответил Джаббаркул. — Оказывается, Хатам привез нам пшеницы на семена. Но ведь говорят же: не оставляй сегодняшних дел на завтра, да и время такое, что дорог каждый час. С весенним севом медлить нельзя.

Пока Султанмурад вытаскивал из-под навеса плуг и борону, Айбадак успела еще раз подумать про юношу: «Вот бы такого жениха нашей дочке. Да, этот юноша достоин мечты. Полюбился он моему старику, хоть бы полюбился и нашей дочери».

Кутлугой в это время все еще сидела за станком и ткала шалчу [62] Шалча — небольшой домотканый палас. . Но мысли ее тоже были заняты Хатамом. Она не знала, выйти ли ей во двор попрощаться с юношей. С одной стороны, ей очень хотелось выйти и, казалось ей, отец одобрил бы этот ее поступок, с другой стороны, — думала девушка, — это ведь совсем чужой нам йигит, а тем более мне. Ведь никогда мы не разговаривали друг с другом, не сближались, как же я к нему выйду? Но вдруг отец снова будет меня ругать, что не вышла, не попрощалась?

Кутлугой работала на станке проворнее, чем мать. Под ее ловкими руками равномерно подпрыгивал челнок и пряжа превращалась в полосатую синюю шалчу. Руки ее работали, но мысли были далеко от станка.

Странное чувство овладело ею. Так и хотелось ей увидеть Хатама. Вольно, свободно побыть с юношей этой лунной, и таинственно тихой ночью в просторах безлюдной степи, по душам…

Кутлугой днем и ночью, как бы состязаюсь с матерью, ткала шалчу. За месяц они обе успевали наткать шалчи три аршина длиной, полтора шириной. Они отдавали ее Джаббаркулу, он продавал материю и на вырученные деньги покупал шерсти. Немного денег от выручки он каждый раз оставлял на продукты. Взвалив и шерсть и продукты на осла, возвращался домой.

Дома шерсть раскладывали на овчине, трепали ее тонкими палками, размягчали, затем пряли, красили и тогда уж ткали. Раз в неделю они могли позволить себе горячую еду, в остальные дни перебивались кое-как на лепешках и чае. И все же радовались, что худо ли, бедно ли прожили еще один божий день.

Мигали в небе редкие-звезды, когда Джаббаркул, Хатам и Султанмурад, погрузив на ослов пшеницу, плуг и борону, отправились в поле. И вблизи и вдалеке слышался лай собак. Джаббаркул беззвучно шептал молитву: «Боже милостивый, пошли удачу всем людям на земле и мне, горемычному, тоже…»

Домашняя дума в дорогу не годится, так же, как и домашний счет для базара. Надеялись быстро и распахать землю и посеять пшеницу, а растянулось на сутки. Только на другой день к полуночи закончили они свой сев. Хатам заторопился, и без этого он задержал, не возвратил вовремя чужого осла. Джаббаркул-ата отговаривал его от ночной дороги, но юноша и слышать не хотел, настоял на своем, извинился, поехал.

— Ну, коли так, — напутствовал его старик, — счастливого тебе пути, да будет аллах твоим спутником, сын мой.

— До свидания, акаджан, — подошел и Султанмурад, — когда же опять придете к нам?

— Теперь, когда поспеет пшеница, — засмеялся Хатам, — вместе будем убирать и молотить ее. Хорошо?

— Хорошо, акаджан, — несколько растерянно и опечаленно отозвался Султанмурад.

— Скажи не «хорошо», а «бог даст», — поправил отец мальчика. Скажи: «Дай бог, чтобы сбылись ваши слова».

— Дай бог, чтобы сбылись ваши слова, — повторил мальчик.

Окончательно попрощавшись, Хатам отправился в путь. Осел был измучен работой, поэтому юноша не стал садиться на него, побрел сзади. Из-за горизонта выплыла полная луна. Она как будто только и ждала минуты и вышла, чтобы освещать дорогу Хатаму. Но уж зато и светила! Выливала весь свой свет под ноги бедному юноше.

Вместо того, чтобы радоваться сделанному делу, Джаббаркул возвратился домой печальным и расстроенным. Старик ругал себя за то, что отпустил Хатама в ночную дорогу. Айбадак тотчас заметила, что муж ее в дурном настроении и спросила, не случилось чего.

Старик присел на краешек супы.

— Зачем я согласился и отпустил его. Ну он-то ладно, молод, а я-то что думал своей седой головой. А если отпустил, то почему не пошел сопровождать? Недотепа я…

Айбадак показалось, что старик говорит сам с собой и забеспокоилась:

— Что это с вами, муж мой? Только сумасшедшие разговаривают сами с собой.

Вместо ответа Джаббаркул-ата крикнул сыну:

— Султанмурад, оседлай-ка осла.

Сын послушно пошел к сараю.

— Что это вы придумали, ночью седлать осла? Куда это вы хотите поехать?

На этот раз старик ничего не ответил, но растянулся на супе и тяжело вздохнул.

Айбадак всполошилась еще больше:

— Вай, вай, горе! Кутлуг, иди же сюда! Что-то такое с отцом. — Она села на супу и положила голову мужа к себе на колени. Подбежала обеспокоенная Кутлугой.

— Отец, милый, что с вами случилось?

— Что случилось? — ответила за отца мать. — Он своротил работу, которая по силам только разве волшебнику. За десятерых они наработали с Хатамом.

— Да, он наработал за десятерых… — прошептал и старик.

— О ком это он говорит?

— У отца жар. Он, наверное, бредит.

— Нет у меня никакого жара и говорю я в своем уме. Султанмурад, ты оседлал осла, где ты?

— Вот видишь, он и вправду бредит, доченька. Скорее приготовь ему место в комнате, уложим его.

В это время и Султанмурад появился в комнате, он хотел сказать отцу, что осел уже оседлан. Однако отец, поняв это, прошептал:

— Не надо. Я, оказывается, устал, и силы изменили мне. Хатам ушел один, думал, догоню его… Не вышло. Кружится голова. Супа качается подо мной, что это?

Айбадак заголосила:

— Султанмурад, Кутлугой! Бегите за кем-нибудь, не лишиться бы нам отца, горе какое!

Вслед за матерью заплакала и Кутлугой.

— Отец, отец, открой же глаза!

Все бросились поднимать старика, кое-как унесли его в комнату и уложили на постель. Обессиленный старик вскоре уснул…

Между тем Хатам со своим ослом брел среди лунной ночи. Несмотря на яркий свет луны, небо было усеяно звездами. Время от времени синеву неба прочерчивала огненным следом падающая звезда. Прохладный степной воздух сам лился в грудь. И Хатам и его спутник осел, едва-едва передвигавшие ноги в начале пути, теперь оживились и зашагали быстрее. Вот уж они добрались до Уара-тага. Теперь придется им по узкому ущелью пройти через горы и тогда они снова окажутся на равнине. Тут юноша вспомнил о Джаббаркуле, который не хотел отпускать его в ночную дорогу. Ведь именно около этой горы замерзал тогда, завязнув в грязи вместе с ослом, сам Джаббаркул. Начали мерещиться разные ужасы. Вспомнилось, что в этих местах рыскают голодные волки. Хатам стал утешать и подбадривать себя тем, что волки особенно голодны и кровожадны зимой, а теперь ведь весна. В стороне от дороги померещился верблюд, поднявший голову к небу. Что здесь делать верблюду в ночное время? Подойдя ближе, Хатам увидел, что никакой это не верблюд, а каменный утес, принявший такую причудливую форму. Поэтому, когда в другой стороне он увидел льва, то уж не испугался так сильно. Действительно, и лев оказался тоже ничем иным, как скалой.