Назир Сафаров - Гроза

Хатам жалел уже, что ушел из бедного, но гостеприимного дома Джаббаркула. «Не послушался я атаджана, — думал он, — до крайности я упрям. Впредь, если сегодня доберусь благополучно, всегда буду слушаться старших. А как же быть с Додхудаем? Он ведь тоже старше меня. Уж с ним-то никто не сравнится в поучениях и назиданиях. Советует лучше отца родного, да только всегда за его советами скрывается его же собственная корысть. Коварен и лицемерен. Но все же сумел я его перехитрить и выманил пшеницу для Джаббаркула. Здорово я его провел… Но так ли уж я его провел? Ведь если бы не было ему от меня никакой корысти, если бы не таскал я его каждую пятницу в мечеть, едва ли смягчил бы он свое сердце».

Диковинные мысли и бурные чувства обуревали Хатама во время этого подлунного путешествия.

«Ведь я всем сердцем невзлюбил Додхудая, он мне противен и отвратителен. Я видеть его не хочу. Тогда почему же я продолжаю его таскать на себе? Турсунташ… Если бы не она, я больше не ступил бы на его порог. Ради этой бедняжки я терплю невообразимые муки и буду терпеть их. Ведь должен я видеть ее хотя бы время от времени и знать, в каком она положении находится. А как же это возможно, если не бывать у них в доме? Не дай бог, если она прислушается к нашептываниям сатаны и наложит на себя руки… Но ведь ничего не происходит без воли божьей, даже заноза, оказывается, не вонзается в ногу без воли аллаха. Тогда зачем же бог допускает, чтобы молодая прекрасная девушка терпела такие лишенья? За какие-такие ее грехи? И какие у нее могут быть грехи? За что ее карать и наказывать? Пощади ее, аллах, пожалей…»

Юноша стал смотреть на небо. Луна и бесчисленные звезды сияли там. Вот я не сплю, и они не спят, мерцают, а луна льет свет. Мы видим, мы должны видеть друг друга. О, если бы и я мог плавать в высоком небе подобно луне и оттуда смотреть на грешную землю!

Чего только не пожелает человеческая душа! Не будем же смеяться над юношей. Ведь говорят же, что хорошее желание это уже половина дела. Говорят так же, что не надо стыдиться светлой мечты…

А мечта о Турсунташ крепко засела в душе Хатама. Как сейчас он слышит ее слова: «Я убью себя» и вздрагивает от воспоминания, точь-в-точь, как вздрогнул тогда, когда все это происходило на самом деле. Чтобы отвлечься от печальных воспоминаний, стал думать о семье Джаббаркула. Вызвал в памяти образ тетушки Айбадак. Невысокая, худая, на лице темноватые следы от оспы. Лицо увядшее, в глазах печаль и усталость. К пряди седых волос подвешен ключ. Тут Хатаму вспомнилась мать Хумор — тетушка Рисолат.

Странные эти женщины. Будто нет другого места носить ключ, кроме как подвязав его к волосам. И он вспомнил, как однажды они с Хумор попались на воровстве.

Хумор была сластена. Когда мать уходила куда-нибудь из дому, девочка повсюду начинала искать ключ от сундука со сладостями. Если Хатам стоял при этом в стороне, Хумор говорила:

— Ах, так! Не хочешь искать вместе со мной, хочешь воспользоваться готовеньким. Так вот, не дам же тебе ни леденцов, ни халвы.

И она вновь принималась шарить под кошмой, под одеялами, перешаривая весь дом. Тетушка Рисолат замечала, что в сундучке время от времени убывает, поэтому каждый раз перепрятывала ключ в другое место.

В тот день не осталось места в доме, где не пошарила бы Хумор. Хатаму же казалось, что он точно знает, где спрятан ключ: в нише, в одной из чашек, стоящих там. Но ниша располагалась так высоко, что Хумор не могла дотянуться туда, разве что если бы Хатам подставил ей свои плечи. Хумор стала настаивать на этом, а Хатам ее отговаривал.

— Ничего с нами не случится, если один раз мы не поедим сладостей. Скоро мать вернется со свадьбы, принесет и сахару, и кишмиша, и парварды, и халвы. Зачем нам выглядеть воришками в глазах матери? Да еще упадешь чего доброго. Воровство до добра не доводит.

— Это я-то по-твоему воришка! — напустилась на Хатама избалованная отцом и матерью Хумор. — Вот какой, значит, у меня друг и брат. Прекрасно, можешь убираться на все четыре стороны.

Хатам испугался и промямлил:

— Как хочешь, можешь вытворять что тебе заблагорассудится. Съешь хоть все сладости. Знаешь, где ключ?

— Где? — лицо у Хумор прояснилось.

— Я, конечно, не пророк, но, по-моему, он вон там, в нише, в одной из трех чашек.

— Тогда подставляй-ка мне свои плечи.

Хатам присел на корточки, и Хумор легко, словно козочка, вскочила на него.

— Вот, нашла, — донесся сверху ее голосок. — Ты угадал, он был в чашке. Ну, а теперь — скорее на террасу, а то мать может возвратиться раньше времени. Если она появится, не забудь кашлянуть. Ну-ка, покашляй, а я послушаю. Так, хорошо, — Хумор одобрила кашель Хатама. — Только смотри в оба, не прозевай.

Но эти предосторожности были уже излишни. Дети не знали, что пока они искали ключ, мать уже возвратилась домой и, догадываясь о их затее, спряталась в комнате, где находился заветный сундучок.

Сундучок тетушки Рисолат открывался в три поворота ключа. При первом повороте в замке звенел колокольчик, при втором повороте колокольчик звякал два раза, при третьем повороте колокольчик звякал три раза, и крышка сундука поднималась.

Хумор каждый раз, когда приходилось залезать в сундучок, вздрагивала при повороте ключа. Ведь замок как бы оповещал всех: «В сундучок залезли воришки, ловите воришек!» Но что поделаешь, если Хумор так любила и халву и сладкие шарики, начиненные абрикосовыми ядрышками. Не забывала она прихватить и золотистого навата — сахара в кристаллах, который любил Хатам.

На этот раз не успел замок звякнуть дважды, как раздался грозный голос Рисолат:

— Так вот вы где!

Хатам так растерялся, что сразу же убежал, оставив Хумор на месте преступления. Она попалась с поличным. С тех пор матушка Рисолат стала привязывать ключ к своим волосам.

Вспоминая все это, Хатам и не заметил, как миновал страшную горную промоину. Он словно вышел из темноты к свету, почувствовал себя легко и свободно среди обширной, гладкой, освещенной луной степи. К тому же — светало. Дышалось глубоко, полной грудью. Вскоре показались холмы Дехибаландской возвышенности. На радостях Хатам заговорил, обращаясь к ослу:

— Ну вот, почти добрались. Давай, веселее перебирай ногами. Теперь ты видел осла Джаббаркула-ата. Он чем-то похож на своего хозяина. Крестьяне говорят, что если животина похожа чем-то на своего хозяина, то это к счастью, а если не похожа, то скоро сдохнет. Однако хорошо, что ты не похож на своего Додхудая. Не приведи господи! Вот видишь, мы и добрались до Дехибаланда. Светает. В этот час нам нельзя будить и тревожить твоего хозяина. И Ходжа-бобо я тревожить не буду. Значит, давай-ка пойдем мы к роднику. Да… Оказывается нелегко пахать землю и сеять пшеницу. Надо, оказывается, помнить об этом, когда мы уминаем я — готовый хлеб, а ты ячмень. Оказывается, пока пшеница становится пшеницей, а потом и хлебом, много приходится употребить труда и усилий. Но дехкане все выдерживают. Иначе нечего было бы есть ни ослам, ни людям. Вот только бы весна в этом году выдалась благоприятная. Пошли аллах удачи каждому хлебопашцу. Да… в поте лица вспахали мы сегодня землю. К тому же и дорога нелегка. Но все равно ничего плохого с нами не произошло. Сейчас умоемся в роднике — и всю усталость снимет как рукой. Если бы у меня спросили, кому всех лучше на свете, я показал бы на этих рыбок, что кишат в хаузе. Никаких у них нет особых забот, разве что покормиться. Видишь, едва завидели нас и выстроились словно войско головами в одну сторону, а хвостами в другую. Все двинулись в нашу сторону, жалко, что нет у нас ни кусочка хлеба, а то бы мы их сейчас покормили.