Йожеф Лендел - Избранное

— Пошли побыстрее, Тони в лавке один. Пиштике, иди-ка следом за носильщиком. Да смотри не отставай!

Носильщик поставил поклажу на сиденье. Пиштике в коляске оказался зажатым между мощными бедрами тетки и матерью, но места было достаточно, и он все хорошо видел, потому что взрослые шептались между собой, откинувшись назад. Мальчик поспешно и суетливо вертел головой направо-налево, чтобы не пропустить ничего заслуживающего внимания.

Но город оказался не таким, каким он его представлял себе дома. Трамваи вовсе не звенят «трам-трам». Тогда почему же они «трамваи»? На улице не такая уж «пропасть» людей, во всяком случае, нет той сутолоки, какая бывает у них во время ярмарки. И дома не так уж высоки. Четырех-пятиэтажные.

Дома у них тоже есть одно двухэтажное здание на главной улице. Усадьба тоже двухэтажная, верхушку ее можно увидеть, если заглянешь сквозь металлические прутья ограды в глубь парка.

Вот они и прибыли, выгрузили вещи, тетя Юльча расплачивается с извозчиком. Все тут же направляются в лавку. «Заведение» дяди Тони — о котором столько говорилось дома — всего-навсего комната с входной дверью и единственным окном, между ними — в закутке — касса. Туда и уселась тетя Юльча, вытирая платком пот с лица и обмахиваясь им. Дядя Тони только сделал им знак рукой из-за прилавка, в этот момент он взвешивал кусок колбасы женщине в платке. Прилавок расположен прямо против входной двери. За прилавком стоит и помощник, он рубит мясо топором и балагурит с покупательницами. Точно так же, как у них дома помощник тамошнего мясника — Лаци. Три женщины ждут своей очереди, и теперь, когда все они вошли внутрь, лавка оказалась переполненной.

— Иди наверх, в квартиру, сынок, — бросает тетя Юльча. — Мать счас придет. — Эти слова она произносит совсем не «по-пештски», а так, как говорят у них дома.

Пишта крепко уцепился было за материнскую юбку, но затем послушался.

Квартира находится в том же самом доме, на третьем этаже. Дверь открывает бабушка. Она осматривает Пишту с ног до макушки, переводит взгляд на шляпу, которую тот держит в руке. Двоюродные сестры Маргитка и Аннуш тоже во все глаза уставились на него. Бабушка, взяв его за подбородок, приподнимает опущенную голову Пишты и тут же приказывает:

— Снимай-ка выходной костюм, быстро!

Бабушка — сильная костлявая старуха. Она в черном платье. Вид у нее недружелюбный, сердитый. Не такой должна быть бабушка, да она и не похожа на бабушку, которая жила у них дома и все время лежала в постели и у которой был чепец, как у бабушки из сказки про Красную Шапочку, если бы такая существовала на самом деле. Но это — мамина бабушка; матери отца уже много лет нет на белом свете. Она умерла очень давно, когда Пишта был совсем маленьким, «целых три года назад».

— Не забывай вытирать ноги, прежде чем входишь. На то перед дверью тряпка положена. Помни, это не конюшня, не столярная мастерская, а квартира. — Тут она повернулась к девочкам: — А вы чего застыли на месте, как соляной столб? Уроки приготовили? Ну-ка, садитесь, и чтоб глаз у меня от книги не отрывали.

Было ясно, что бабушка командует в квартире. Ведь тетя Юльча — «коммерсантка», ее целыми днями дома не бывает. Теперь-то он понимает, что значит «коммерсантка»…

И все же девочки не очень-то боятся бабушку. Хихикая, они направляются к столу, где разложены учебники и другие школьные принадлежности. Пишта усаживается возле двери. Бабушка снует из комнаты в кухню и обратно.

Мальчик долго сидит так. Он чувствует: все наблюдают за ним, хотя и делают вид, будто его здесь нет. Затем он тихо выскальзывает из квартиры и спускается в лавку.

Пишта встает в углу, рядом с матерью, которая переговаривается с тетей Юльчей. Когда покупатель протягивает деньги, мать умолкает и ждет, пока тетя Юльча сама снова не заговорит с ней. Присутствие Пишты тете Юльче явно не нравится.

— Пиштике, не путайся под ногами. Ступай-ка наверх, поиграй с девочками.

Мальчик поднимается наверх, вытирает ноги, прежде чем позвонить в дверь. Он мог бы поиграть с девочками — они уже приготовили уроки. Но как тут поиграешь? На девочках белые платья, голубые ленты, они непоседы, хохотуньи, посмеиваются над Пиштой, но не говорят с ним. Только смотрят и смеются. А вечером он уже получил от них прозвище: «Чернорабочий».

Произошло это за ужином. Девочки уходили в гости к какой-то Эржике, и он до самого вечера сидел в комнате один. Бабушка гремела посудой на кухне. А он едва осмеливался пошевельнуться. Теперь он уже жалел, что так упрашивал мать взять его с собой в Пешт. Дома с какой-нибудь дощечкой и ножичком он куда лучше скоротал бы время, чем здесь, в Пеште, в этой комнате, полной сверкающей мебели.

За ужином дядя Тони объяснял женщинам, что строить дома ниже пяти этажей не имеет смысла: «Земля очень дорогая».

— Но на такой огромный дом у кого же деньги найдутся?

— Банк поможет. Все так строят, а за двадцать лет из квартирной платы погашают банковский кредит. Разумеется, начальный капитал тоже нужен. Здесь строительные леса обходятся дороже, чем у вас целый дом.

— Для чего нужны леса, коли они такие дорогие?

— Так ведь сами по себе кирпичи наверх не поднимутся, — рассмеялся дядя Тони. — К лесам крепятся лесенки, на них встают по четыре-пять человек, словом, сколько потребуется, и перекидывают друг другу кирпичи. Все выше и выше, а потом подают кирпичи каменщикам. Эти люди — поденщики, ну, как же их называют, ну… — тут он запнулся, потому что никак не мог вспомнить нужное слово.

— Чернорабочие, — подсказал ему Пишта. Мальчика обрадовало, что за едой все разговаривали; дома это не было принято.

— Ага, чернорабочие, — согласился дядя Тони, как видно, он счел вполне естественным, что ребенок вмешивается в разговор взрослых. — Если уж на то дело пошло, здесь строительство-то все-таки обходится дешевле, чем в деревне. Ведь банк дает кредит и на амортизацию, так что тут никакой беды быть не может. Мы еще несколько годков поработаем, пока Маргитку замуж не выдадим. А там тоже дом построим. И станем жить на доход от него, а лавка дочуркам останется.

Пишта бросил взгляд на щуплых девочек. Маргитке стукнуло десять, но она до того по-птичьи костлявая, что немыслимо даже представить ее замужем. Аннуш исполнилось семь, она ровесница Пишты, но гораздо меньше его, худее. И как это у таких неимоверно толстых людей родятся такие худосочные дочери?

Но вот ехидничать они горазды, несмотря на свою худобу.

— Чернорабочий, — повторила вполголоса Маргитка.

Мать покраснела. Дядя Тони покачал головой. А тетя Юльча и бабушка сделали вид, что ничего не заметили.

— Сколько ни тяни лямку, — продолжил свои рассуждения дядя Тони, — а под старость каждому хочется пожить спокойно.