Йожеф Лендел - Избранное

Вот старик дошел до края, повернул обратно, вычерчивает в пахоте новую прямую рядом с полосой, куда уже легли семена. Равномерно рассеялись серые крапинки конопляных семян, почти ни одно не легло дальше круга, очерченного рукой.

— Ступай домой, — велит отец, вновь поравнявшись с сыном. — Невестку обидишь.

Полдеревни мальчишек толпились во дворе вокруг «шкоды». Невестка угостила гостя вкусными лепешками, горячими, тающими во рту.

Амбрушу не хотелось спать, но, поддавшись уговорам невестки, он ненадолго прилег отдохнуть. Лег на кровать отца. На постели были старомодные, розовые в красную полоску наволочки и такой же чехол на перине. Сын придирчиво осмотрел все, ощупал: постель была опрятная, мягкая и удобная для старика. Он не заметил, как заснул.

В полдень пришел отец.

Невестка в воскресном платье выставила на стол городскую фарфоровую посуду. Ребятишки, с дочиста отмытыми руками и мордашками, уселись за стол. Брат-тракторист обедал в поле.

Амбруш Яром с беспокойством поглядывал на старика.

— Очень устали, отец?

— Как сказать… Полный день было бы, пожалуй, тяжковато. А так можно. Все одно сею в последний раз.

— В Пеште сеять в самом деле не придется, разве что фасоль на балконе.

— Я не о том говорю. До жатвы я, глядишь, еще дотяну. А до сева — навряд ли.

— Ох, отец! — не стерпела невестка. — И что вы такое вечно на себя наговариваете!

— Не вечно. В прошлом году я такого не говорил. — Он налил вина в двухсотграммовый стакан. — Вот, даже вкуса вина не чую, не то что прежде бывало…

— Вот я и говорю, что вам в город нужно уехать. Покажем вас хорошим специалистам. Сам-то я, вы знаете, хирург. Но в Пеште мы бы с вами к опытному терапевту, сходили.

— А ты что же, сам разобраться не смог бы? — Старик прищурился. — Сдается мне, ты ведь тоже с пониманием!

— Я больше в ранах разбираюсь. Режу, вскрываю, переломы сращиваю.

— Хорош доктор! Это все равно как если б я, к примеру, пошел на базар торговать лошадь и разбирался бы только в зубах — сколько лет коняге. А копыта пусть другой смотрит? А брюхо, может, повитуха?

— Не совсем так, но похоже. Человек — очень сложный механизм.

— Механизм механизмом, да только он свое знает: покуда жив, надо сеять, потому как человек ведь не просто тебе машина… Должен сеять — даже если жатву снимать придется кому-то другому… Я не пью, но ты-то пей, сынок.

— Мне нельзя, за рулем я.

— Но ведь ты не сегодня уедешь?

— Если б я мог надеяться, отец, что вы со мной поедете, я бы, конечно, остался. Подождал бы, пока вы проститесь со всеми, соберетесь, то да се… Подумайте. Лучше, пока не поздно, обойти беду.

— Понятное дело, лучше. Но никакой беды и не будет. Видишь, я покуда сеять могу.

— И не что-нибудь: коноплю! — попытался перевести разговор на другую тему Амбруш.

— Коли понадобится, так и коноплю. Веревка ведь тоже нужна. Не мне, правда, — отец лукаво подмигнул, — это не про меня сказано: «Пусть вешается, кому стареть неохота». Я уже состарился, и все идет как у добрых людей. — Он показал на внуков. — А у тебя… у вас еще нет пострелят?

— Наверно, на будущий год. Теперь уж можно, встали на ноги… Да я и не гонюсь за большими деньгами, зарплаты врача нам хватает. Так что на будущий год мы запланировали, как теперь принято говорить…

— Ага, на будущий год. Да, планировать, оно конечно, надо. И я планирую… Жалко, что уезжаешь. Ночью быть дождю, дорога осклизлая станет.

На прощанье старик протянул сыну руку. Тот склонился и поцеловал ее.

— Это еще что за новые новости? — рассердился старик. — И когда только ты в разум войдешь?! Верно… — старик оборвал фразу и погладил жесткий вихор на макушке младшего сына.

Амбруш Яром включил третью скорость. Когда он выбрался на обсаженное тополями шоссе, небо нахмурилось, пошел дождь.

Теплый весенний ливень барабанил по ветровому стеклу и потоками слез стекал вниз.

«Дворник» пощелкивал, стараясь отогнать эти потоки кверху и не дать им скатиться на расчищенный полукруг стекла. Тополя и шоссе блестели в неярком земном свете.

Амбрушу вспомнился иной свет: о нем были строки в книге, которую — еще до свадьбы — ему читала жена в один из таких же вот пасмурных вечеров; но это была не та книга, о которой он вспоминал по пути в деревню, а другая, тоже старинная.

Перевод Т. Воронкиной.

«Какой дивный край!» — говорили курортники, говорили его дочь, зять и даже внучка у них научилась: «Какой дивный край…»

— И впрямь красиво, — не без гордости соглашался старик. — Вид прекрасный, — добавлял он.

Все сходились на этом.

У соседа в давильне каждое лето жил художник, человек веселый и шумный. Он утверждал, что на берегах озера нет места красивее и что оно напоминает «due golfi» [12] Два залива (ит.) . под Неаполем; там, дескать, тоже можно одновременно любоваться видом двух заливов.

Старик заставил словоохотливого художника объяснить, что такое «due golfi»; где находится Неаполь, он знал и сам. Ему пришлось не по душе, что место, краше которого нет для него в целом свете, нравится кому-то лишь по причине сходства с иным каким-то краем. Не по душе ему был и художник, который за неимением лучшего довольствовался тем, что для него составляло самую суть жизни. Да и то, как этот чужак рассуждал о вечной красоте, старику тоже пришлось не по вкусу; на картинах его природа выглядела как бы отраженной в стекле распахнутого окна; приукрашенная и увиденная из одного угла комнаты.

Вероятно, они говорили о разных вещах. Старик понимал дело так: здесь прекрасно, потому что внучке после городской духоты очень полезен здешний воздух, зелень виноградников красивая, оттого что ее не опалила пероноспора, хорошо и то, что давильни и подвалы находятся там, где им положено быть, и родник неподалеку летом радует чистой прохладной водой, а зимой над ним и водопойным желобом стоит легкое облачко пара.

Еще старику нравилось хорошее настроение летних постояльцев и то, что семья летом собирается у него.

Осенью, во время сбора винограда, местность была красива по-другому, а окружающий мир наполнен иными звуками. Повсюду бродили веселые, раскованные люди, шатаясь словно дети, которые учатся ходить. Они становились такими от молодого, непрозрачного вина; люди лукаво, со скидкой на опьянение, выкрикивали друг другу то, на что никогда бы не отважились при иных обстоятельствах. Старик же, смягчившись под действием вина, вполне терпимо к ним относился и настроен был мирно, тогда как весенним днем обычно терпеть не мог пьяных оргий, решительно им противился во время национальных праздников 15, 21 марта или 1 мая.