Михаил Булкаты - Живой обелиск

Я вдруг провалился в какую-то пустоту. Несколько раз подряд сверкнула молния, но я уже не видел ни капель, пляшущих на дранке, ни вершины Иально, закрытой тучами.

— Как же это, Заур? Почему я не знал? Ведь у дедушки Бибо оборвалась последняя нить. За-а-а-ур! — Подкатившие слезы жгли мне глазницы. Не хватало, чтобы я разрыдался среди ночи!

— Опять этот Хамыц!.. — застряло слово в гортани Заура. Мне стало холодно под пуховым одеялом.

— Он и отсидеть успел, и?..

— Хамыц не сидел. Так захотел Хадо! Он заклинал Асинет и Таймураза… чтоб не сообщали об этом… Жаловаться на него — значит признаться в собственной слабости! Так сказал Хадо. Вылечусь, говорит, сам поговорю с этим ублюдком, не испытавшим тепла человеческого слова. Так и сказал: «тепла человеческого слова»!

Дождь утих. Тишина стала утомительной.

— На седьмой день после выписки Хадо из больницы они пришли ко мне. Все трое — Асинет, Таймураз и Хадо со своими аттестатами зрелости. Это было странно, Миха. Странно, потому что еще вплотную не приходилось мне решать человеческой судьбы, никогда еще не испытывал такого чувства. Впереди стояла Асинет, красивая, как Дзылат [17] Дзылат — красавица из нартских сказаний. , не успевшая снять белый бант с длинной косы. Я даже испугался их… пришедших ко мне на работу с аттестатами зрелости. Я всего на восемь лет старше Хадо, всего на восемь, а получилось, будто его судьба зависела от меня, что ли… Худой, еще не оправившийся от ранения, с глубокими запавшими каштановыми глазами, непокорными прядями на лбу… Веснушчатое лицо, дрожащие от волнения руки. Я смотрел на детские, выпяченные губы Хадо и думал: как легко жить с такими людьми, не пугающимися даже самой смерти, но теряющимися в таких простых ситуациях, как вот сейчас…

Где-то во дворе захлопал крыльями петух, вызывающе закукарекал.

— Ты бы посмотрел на Асинет и Таймураза, когда они прибежали к старому Бибо и, положив перед ним деньги, выкрикнули в один голос: «Дада, вот наша первая получка!»

Хадо не с кем было поделиться радостью, он пришел на могилу своего отца и, положив деньги на рыхлую землю, сказал: «Отец, вот мои первые заработанные деньги! Будь уверен, Хадо не опозорит тебя! Хадо купит тебе лекарство, чтоб у тебя в непогоду не ныла рана!» Это мне после рассказывала Асинет…

Потом я рекомендовал их на курсы механизаторов… А через девять месяцев они вернулись обратно и опять робко стояли передо мной уже с дипломами механизаторов. Я обнимал их и чуть не плакал от радости. Город их не соблазнил, они вернулись из города в горы. Я смотрел на счастливых ребят и думал: не дай бог испытать им то, что испытали мы с тобой… Ты помнишь, Миха, первый день победы? — вдруг спросил Заур.

— Еще бы, Заур! Шел третий урок, учительница литературы Нина Петровна рассказывала о выступлении Эмиля Золя на процессе по делу Дрейфуса…

— …Как вдруг в конце длинного коридора раздался выстрел и задребезжали окна…

— А Нина Петровна чуть не упала в обморок, схватилась обеими руками за грудь… В ту минуту в глазах Нины Петровны я увидел весь ужас войны.

— А ты помнишь крик рассыльного Пируза? «Эй, люди, выходите, радуйтесь! Война кончилась!» Он стрелял холостыми патронами из проржавелой винтовки, которую никогда не заряжал и носил, чтобы отгонять бродячих собак. Он стрелял в первый раз в жизни в честь первого мирного дня. Все кинулись к выходу без разрешения учительницы, она плакала навзрыд. А потом был митинг, слезы и смех. «Люди, смотрите на небо без страха!» — призывал старый Пируз. Тогда, Миха, я радовался, но уже чувствовал, что следом будут слезы, мы будем оплакивать погибших. А вот когда я увидел Аси и Таймураза, радость моя была без привкуса горечи…

Где-то за рекой шумели разлившиеся ручьи и оползни. Глухие удары камней в мутной реке грохотали по всему ущелью. Притих испугавшийся теленок. Молчал Заур, молчал и я, потому что боялся конца рассказа.

— Часто мы в недоумении разводим руками, удивляемся, не верим происшедшему: как же это могло случиться, как же могла перевернуться арба? Придет смерть, свалит одного из лучших, а мы опять-таки не верим собственным глазам: ведь он только что был с нами. Нельзя же вот так, просто исчезнуть человеку, смеявшемуся минуту назад? — спрашиваем мы, не думая о том, что причиной всему мы сами. — Заур перевел дыхание. — Никто не видел, как Хамыц подъехал на чьей-то машине к дубу, под которым сидел на корточках Таймураз. Он насекал под рядами старых зарубок те инициалы… Это была детская забава, детская игра после работы. Да, они еще были детьми, хотя работали не по-детски!.. Экскаватор, которым управляли попеременно Таймураз и Асинет, выполнял двойную норму, а о Хадо, сидевшем за баранкой самосвала, и говорить не приходится… Ты сам слыхал, он даже ночами, при электрическом свете ремонтировал колхозный самосвал. А Хамыц… Достаточно поставить автомашину на крутом спуске и при удобном случае незаметно перебросить скоростной рычаг в холостое положение… — Голос Заура сорвался. — Видимо, Таймураз слишком увлекся… То есть, говоря его же словами, продолжал «подводить итоги» ранам своего дедушки и старого дуба. Так говорила Асинет, он «подводил итоги», а машина со спущенными тормозами шла на него и постепенно набирала скорость… Был ли в этот момент Хамыц за рулем?.. Хотя какое это имеет значение?.. Дед Бибо сидел в хадзаре, а Асинет и Хадо уехали на самосвале в контору… Мы его так и застали: лицом к зарубкам, с переломанным позвоночником, с перочинным ножом в правой руке… Он хотел положить конец сердечной боли своего дедушки двумя буквами, одну из которых насечь до конца так и не успел… Скоро подъехали Асинет и Хадо… Бедный Хадо бился головой о стену хадзара. Потом гнался на самосвале за Хамыцем, удиравшем на чужой «Волге»… До сих пор удивляюсь, как он его догнал!

— А Леуан?

— Что Леуан? Наверное, в конце концов проснулась в нем совесть… Он публично отказался от своего сына. Подал заявления во все инстанции, просил, чтоб Хамыца осудили со всей строгостью.

— А сам он не подумал о раскаянье?

— Это чувство он, наверное, подавляет аккуратным выполнением служебного долга.

Заур умолк. Я лежал с открытыми глазами и видел перед собой плачущего Хадо. И Таймураза с застывшей улыбкой на окровавленном лице.

Над Иально мерцала утренняя звезда, предвещавшая раннюю зарю.

В горах Осетии бытует поверье: чтоб не постигла тебя такая же беда, поклоняйся и приноси жертву тому месту, где погиб близкий человек. Это адат, но каждое сердце живет собственными поверьями и законами. Здесь, под старым дубом, спешивались путники, едущие с низовья в горные аулы. Они пили холодную воду из родника и, окропив ствол векового дуба аракой из дорожного бурдюка, следовали дальше. Пока не нашелся путник, который посмел бы вслух произнести имя человека, погибшего здесь, потому что все знали: каждое упоминание — это боль старого Бибо.