Михаил Булкаты - Живой обелиск

Лязгнули железные засовы, Тох увидел клинообразный подбородок толмача, просунувшийся в дверную щель.

— Прошло два дня и две ночи с тех пор, как аланский мастер работает во славу аллаха и величайшего из великих, не требуя пищи. Хватит ли у голодного мастера силы, чтобы высечь на дереве лицо опоры мира?

«Два дня и две ночи! Как незаметно прошло время! Во мне еще остались силы, не напрасно говорил Еухор: быть убитым — это не значит быть побежденным!»

Толмач ждал ответа. А Тох острием шила проводил на лице Тимура линии толщиной с волосок. Вся его воля сосредоточилась в кончиках пальцев, холодный расчет и чувство мести не отнимали у него радости вдохновения. Он шарил пальцами по дереву, как слепой. Тоху не хватало света, плосколицый хромец был жесток к мастеру, от которого он ждал лести и преклонения.

«Сынок, ты дал двойнику хромца все!» — сказал бы Еухор, подбадривая неопытного мастера.

«Нет, не все, — не сдержался бы он. — Не хватает чувства, которое обожествляет человека или выдает в нем хищника!»

Тох искал это чувство давно. Как-то вырезал из плакучей ивы Фалвара [47] Фалвар — божество, покровитель мелкого скота в осетинской мифологии. и голодного волка. Фалвар зажал своими жилистыми руками морду зверя, а тот пытался вырваться.

— Лучшего бардуага не сотворит и сам бог! — пошутил Еухор.

— Даже мисрские мастера?

Еухор с болью смотрел на юношу.

— Ишь ты, чего захотел!

— Ты сам рассказывал, что мисрские бардуаги своим обличьем давали тебе надежду и непокорность! А вот про моих идолов этого не скажешь, потому что они пустотелы.

— Так они же из плакучей ивы, а мисрские мастера создавали своих бардуагов из камня. Камень оживал в их руках.

— Дело не в дереве, не в камне, а в мастере. Руки мисрских мастеров оживили бы и дерево.

Теперь Еухор глядел уже на Тоха, как учитель, радующийся от сознания, что ученик шагнул дальше его учения.

— Сынок, твоя сила в том, что ты знаешь, чего не хватает твоему мастерству, — сказал вождь.

«Да, он был прав. Всякий материал наделяется живым трепетом человеческой души самим мастером… Значит, он, аланский мастер Тох, должен вложить собственную душу, клокочущее сердце в образ ненавистного человека, хромца?»

Тоха пробрала холодная дрожь, руки невольно сжали голову плосколицего.

Видение Еухора расплылось, и опустошенный мастер уснул рядом с бесчувственной фигурой плосколицего и его конем, пронзенным безжалостным ножом.

Тимур закрыл все выходы из горных теснин, но аланы время от времени устраивали ночные вылазки, нападали на его стойбища и уносили трофеи. Еухору не удалось увести все население в горы, и оставшиеся у своих очагов аланы стали жертвой насильников.

Расчет Тимура был безошибочен: подавить засевших в теснинах аланов голодной смертью или вынудить их выйти самим с наступлением осенних холодов. У всех ущелий стояли его войлочные юрты и кибитки, пропитанные конским потом. Тимур занял Кобан, Дигорию, Уаллагир и Куртатинское ущелье. Горстка храбрецов, защищавших Нузал и Цымыти, тоже не сдержала их натиска. В Нузал захватчики ворвались днем. Перебили всех защитников крепости, дравшихся до последнего вздоха. А древний Цымыти окружили ночью с горящими факелами. Детей и женщин охватила паника. Грохот таранов оглушал ущелье, кромсал ночную тьму. Защитников Цымыти было слишком мало…

Утром, с первыми лучами солнца, сотня сухого, еле виднеющегося в седле нойона проломила тараном главные ворота. А через некоторое время минбаши, командовавший осадой города, уже строил на берегу виселицы и вершил казнь над пленными.

Так стягивал Тимур петлю над Аланией. Кончалось мясо, толокно, зерно. Еухор находился среди беженцев и с горечью думал о том, как вывести людей из Дарьяла. Каждый день мог оказаться для них гибельным.

Он никак не мог свыкнуться со смертью сына побратима Цоры. Где Тох? Где первый воин и мастер Алании?

Кто-то легонько притронулся к вождю. Он вздрогнул. Имя Тоха застыло на губах.

— Вождь… Дети плачут!..

— Они голодны?

— Кончилось толокно, нет пшеницы!

«Это еще не беда, — думал Еухор, — до первых снегов можно поохотиться в горах и прокормить детей турьим мясом!.. А потом? Что будет потом, когда Дайран вместо крепости превратится в снежную могилу? Что скажет Еухор своему побратиму Цоры, когда они встретятся там, в мире отцов и предков? Будет оправдываться, что было второе пришествие и он не мог уберечь своих воинов и первого мастера Алании? Цоры кинется искать дух своего единственного сына, но, как ни светел мир предков и ни прозрачны его просторы, ему не найти Тоха, потому что недостойные соотечественники не смогли предать воина родной земле…»

— Зарежьте еще быка, — сказал он тому, кто ждал ответа, — накормите детей…

— А те, что дрались насмерть в Цымыти и Нузале? А те, что полегли под Дзулатом? Им тоже нужно устроить поминки!..

— Накормите пока детей и больных. Погибших будем поминать после, — прохрипел Еухор.

Дни стали похожи друг на друга, как близнецы. Лето ускользало. Голодные кони вместо травы грызли кору. Стада овец и крупного скота таяли быстро: в Дайране была почти вся Алания! «Перемахнуть до снегов через горы в страну грузин? Но грузины сами не в лучшем положении», — размышлял Еухор.

— Вождь, ни быков, ни овец уже нет… Пятый день, как дети ничего не ели.

— Пошлите мальчиков на охоту за турами! — крикнул он.

— А прорвут ли они петлю?

— Чью петлю? — рассеянно спросил Еухор, будто не знал, чья петля сжимала горло Алании.

«Неужели Алании написано подыхать с голоду у собственного порога?»

— Еухор, гонец принес страшную весть!

— Ты сказал, что охотникам ничего не удалось подстрелить?

— Страшная весть, вождь!

Еухор привстал, пошатываясь, спустился по крутой тропе к Тереку, брызнул холодной водой на иссушенное лицо, обернулся. Он не ослышался, перед ним стоял старый Кодзыр.

— Так что ты сказал, Кодзыр?

— Страшная весть, Еухор!

— А разве может быть что-нибудь страшнее этого? — обвел он дрожащей рукой лагерь.

— Хромец собрал в Дзулате всех наших, кому не удалось спастись…

— Что с ними будет? — спросил Еухор шепотом.

— Не знаю, Еухор… В Грузии, рассказывают люди, он согнал жителей одного села на гумно и приказал их, лежащих на земле, молотить цепами… Я поеду в Дзулат… к нашим… к тем, кого ждет нож хромого. Еухор, я кончил воевать!

— Нет, еще не кончил! Только твоей головы не хватает в Дзулате!

Еухор забыл о старом Кодзыре, стоявшем перед ним с обнаженной седой головой. Там, внизу, из-за выступа скалы выскочил всадник на вороном коне. Так скачут с важной вестью, но что он несет? Всадник спрыгнул с коня не с той стороны [48] В Осетии всадник, прибывший с радостной вестью, соскакивал с коня с правой стороны. Соскочить с левой стороны означало беду. . «Опять беда!» — подумал Еухор.