Ангел Каралийчев - Весна

— Вон там напротив, под той грушей, что раскинула ветви крестом, есть чешма. Туда пойдешь, когда захочешь напиться. На этом вот опрокинутом жернове, коли встанешь раненько, можешь сидеть да греться на солнышке. А теперь я отведу тебя в твою комнатку.

Когда они вошли в нее, Талей начал ощупывать облупившиеся выбеленные стены.

— Да чего ты стенки пробуешь? — укорила его старуха. — Тебе тут будет тепло. Ты это узнаешь зимой, когда разведешь огонь. Подожди, я принесу тебе свою старую чергу. Надумала тебе ее отдать. Другой у меня нет. Стара я стала, не могу больше ткать.

И Талей зажил в заброшенной мельнице, укрываясь ночью чергой бабушки Тиши, а днем сидя под кривой вербой с аистовым гнездом на ветвях и не выпуская из рук гуслы. Рука слепого, которая так хорошо умела водить по струнам, никогда не протягивалась за милостыней. Но если, отправляясь утром на работу, какой-нибудь орличанин вынимал из сумы свежевыпеченный хлеб, завернутый в пестрый платок, и, отломив кусок, клал его перед слепым — он от него не отказывался. И когда по вечерам жнецы приносили ему спелые, мягкие груши или желтые персики, он утолял ими жажду. Мало-помалу орличане привыкли к нему, вслушивались в его песни и уносили их с собой в поле, словно в благодарность певцу. А Талей начал узнавать людей, и телеги, и скот. По походке, по голосам, по бубенчикам. Он выучил их имена, и когда крестьяне, возвращаясь после работы с поля, говорили: «Добрый вечер, Талей!» — он отвечал им, называя каждого по имени. Вот какой человек был слепой. Его поддразнивали, с ним шутили, иной раз случалось — беззлобно насмехались над ним, но он не обижался.

Как-то раз после Петрова дня, в первое же лето, когда на пышных созревших нивах зажелтели крестцы, словно куропатки расселись на поле, орличане стали развязывать свои кошели и опускать монеты в отверстие гуслы. И тогда в душе слепого ожила тоска по той самой дорогой его сердцу женщине, что исчезла во мраке.

…Он был тогда еще совсем маленький и жил на краю деревни вдвоем с матерью. Она уходила каждый день на работу к чужим людям, а его оставляла дома. Однажды летним утром она, как всегда, ушла, но не вернулась. Слепой мальчик ждал до полуночи, прислушивался к дыханию животных и людей, прикладывал ухо к земле, чтобы уловить ее шаги, но ничего не услышал. Охваченный страхом, он выскочил на улицу, протянул руки и начал ощупывать темноту. Но куда исчезла мать — он увидеть не мог, ведь он был слепой!

Девять лет бродил Тилилей по селам, расспрашивая людей и камни, птиц и деревья на всем своем бесконечном пути. Никто не знал, куда она скрылась. Тогда слепой вернулся в свою ветхую избенку, снял со стены отцовскую ореховую гуслу и пошел с ней по деревням, сочиняя свои незатейливые песни и находя в них забвение.

И только когда зазвенели в гусле серебряные монетки, ожила его старая тоска, и ему страстно захотелось, чтобы его обвили мягкие материнские руки. Прошлой весной бабушка Тиша, выходя встречать ягнят, чтобы они не разбегались по чужим улицам, посоветовала ему, как ни туго ему придется, но поднакопить хоть немного денег. Где-то далеко, в чужих краях, есть, говорят, источник для слепых глаз. Кто омоется его водой — прозреет. Но течет он на краю света. Пешком туда не добраться. Вот если бы Талей мог собрать побольше денег, чтобы купить себе лошадь или даже билет на железную дорогу… А уж если он прозреет, то сможет обойти всю землю вдоль и поперек и найдет свою мать!

Каждое воскресенье ночью гуслар шел в поле и зарывал под камень то, что скопил. Иногда он целую ночь простаивал над кучкой денег, перебирал их пальцами, считал и подсчитывал. Прикипели они к его сердцу, и сколько раз, когда он вот так перебирал монеты, ему чудилось, что за спиной у него дышит молодой красавец конь, готовый пуститься в путь.

Так прошло четыре лета.

На пятое — земля подарили орличанам небывалый урожай. Склоняли шеи колосья, ломились ветви яблонь и груш, голоса ягнят оживляли поляны, а во дворах загомозились стайки цыплят. Посветлели от радости лица крестьян. Но все это не кончилось добром. Однажды вечером, за два дня до начала жатвы, выпал град и побил чудесные всходы, все до последнего колоска. Когда страшная туча налетела на самое село, Талей спрятался под мост и долго прислушивался к тому, как падают с неба орехи. Но того, что произошло, — он не понял. Туча отшумела, ушла, и выглянуло ясное солнышко. Оно нежно и осторожно ласкало израненную землю, и слепец, согретый неведомой радостью, вытащил свою гуслу и провел смычком по струнам, которые незадолго перед тем сами звенели, словно отвечая грозовым раскатам. Кругом все вымерло. Поля, еще недавно такие желтые, сейчас чернели, будто только что вспаханные, будто еще не засеянные. Хлеба не стало. Но Талей не видел этой беды.

Он заиграл звонкую песню и прислушался, не взмахнут ли аисты крыльями над его головой. Но они не взмахнули. Меж тем на мост взошел один орличанин, спешивший к побитому градом полю. Качая головой, он бормотал что-то себе под нос. Услышав звуки Талеевой гуслы, он бросился к нему словно ужаленный и замахал руками:

— Ах ты неблагодарный! Пять лет мы кормим тебя словно дворового пса, а ты вон, оказывается, какой! Когда у нас сердце разрывается от страданий, ты веселишься, наигрываешь рученицу, да? Не стыдно тебе! Взгляни, у твоих ног лежат убитые птенчики, а тебе и это нипочем! Да что у тебя, сердца нет, что ли? Убирайся сейчас же с наших глаз, туда, откуда пришел! Если на рассвете ты еще будешь здесь, мы проводим тебя камнями, чтоб попомнил ты орличан!

И разгневанный старик, вырвав у слепого гуслу, что было силы хватил ею о кривую вербу.

Талей окаменел. Да так и остался сидеть, не шевелясь, до вечера, а когда над Орлицей спустилась ночь, он поднялся и начал ощупывать землю. Кусок за куском собрал он свою гуслу. Шаря по земле, он наткнулся на что-то мягкое — это был убитый градом аистенок. Слепой выпрямился, вытер рукавом глаза и пошел в поле. Отыскал свой камень, вытащил из-под него монетки, собранные за все пять лет, пересыпал их горстями в торбу и вернулся в село.

Посреди площади, где когда-то в родительскую субботу его нашла бабушка Тиша, он высыпал все, что дарили ему орличане в свои счастливые дни. В лунном свете монеты сверкнули как слезинки. Село спало глубоким сном, и слепой слышал, как время от времени вздрагивали во сне сломанные крылья Орлицы. Гуслар покинул ее с тяжело раненным сердцем, и один, без гуслы в руках, исчез во мраке, откуда пришел пять лет назад.

Перевод Е. Яхниной.

На улице разыгралась вьюга. Она замела снегом мирно спавшее село, завывая, словно одинокий пес, тоскливо и протяжно. Под ее ударами трещали ветви деревьев.