Александр Пинский - Слава [litres]

– Ну, давай, будешь заниматься.

Разместили меня в барак. Обычный барак, деревянный. Дали в этом бараке комнату. И начал я заниматься реконструкцией.

Реконструкция – дело интересное, она заключалась в том, что требовалось удлинить взлетно-посадочную полосу. Она была короткая, 2800 метров, а следовало сделать до 3,5 километров, чтобы принимать самолеты всех типов. Тогда уже на вооружение пришли «Сушки», у них скорости другие, полоса другая, поэтому и надо было реконструировать. Весь Мукаческий полк тогда сняли, он перелетел в Черляны, а нам предстояло за год с небольшим сделать реконструкцию. Классная работа была, у меня имелся свой бетонный завод, куча машин, бетоноукладочные машины аэродромные. Почти отряд бойцов. Ну, хорошая работа.

Механик у меня работал, Казаков Михаил Владимирович, это родной дядя твоей будущей мамы. Откуда я с ней и познакомился. Дядя Миша войну воевал в авиации, ростом был за метр восемьдесят, и выпить мог ведро любой жидкости без последствий. Как-то я попал на его встречу со своими сослуживцами-ветеранами, их трое собралось, я их потом троих часа три разносил по домам: ходить они уже не могли, а нести их было очень трудно.

Итак, я начал трудиться. Сама по себе взлетка – это очень интересно. Это серьезное армирование, серьезный бетон, серьезная укладка, это хорошая инженерная работа. Я с удовольствием ею занимался. Было у меня еще два прораба под это дело. Естественно, как у любого начальника, у меня имелся персональный автомобиль – самосвал три пятерки. Аэродром же громадная территория. Работали уже бетоноукладочными машинами, а не врукопашную, делали бетонную рокадную дорогу вдоль всего аэродрома, места стоянки, места рулежек и пять-шесть арочных ангаров. В комплексе объемы были приличные, аэродромное строительство отличается тем, что сама технология заставляет выполнять и перевыполнять план. По-другому просто не получается. И поэтому у меня показатели были в общем-то хорошие. Обязательно организовать соцсоревнования – за что меня драл этот адмирал на Новой Земле – я уже в Мукачево делал. У меня была доска показателей, боевые листки.

В общем, всё складывалось довольно прилично, в 1965-м начали, в 1966-м, к осени, уже заканчивали.

Еще в Питере я начал заниматься боксом, до второго разряда дошел, потом мне сказали, бросай, ослепнешь. Но я судил, и у меня была первая судейская категория. Это категория, которая позволяет судить первенство области. Первенство республики можно, но не основные бои, а первенство области – основные. И начал я знакомиться с мукачевскими спортсменами. Борька Мясников меня свел с тренером сборной Мукачево по боксу, с тренером по самбо. А почти все эти спортсмены были бандюками мелкими, ну такие, морду набить. Это уже была компания, если я заходил в кабак – а кормился я только в кабаке, я же не мог иначе – оркестр тут же играл, была тогда модная песня «А ты прости, капитан, а ты прости, капитан, у нас у каждого свой караван». Этим меня встречали во всех кабаках Мукачево и Ужгорода – один матрос на весь округ, я был старший морской военоначальник Закарпатья, целого старшего лейтенанта уже получил. Ну и, конечно, гульки будь здоров какие были.

Вот той компанией собрались встречать Новый год, мне там разонравилось что-то, я решил уйти. По дороге домой подошел ко мне какой-то хмырь – дай закурить, что-то такое традиционное. Я смотрю, собирается бить, но неправильно бьет, кулаком не так бьют, сверху как-то. И уже рука опускается, смотрю, а у него нож, зараза. Я только успел заблокироваться, нож вылетел, мне шею пырнул, а я этого кадра достал хорошо, ушел. Но домой уже расхотелось. Вернулся – а им видно, что кровища:

– Ой, что с тобой случилось, что с тобой случилось?

– Да успокойтесь, ничего.

– Щас мы наведем порядок.

Часа два, новогодняя ночь. Зашли в какое-то кафе на Пушкина, просто хорошая кафешка, кофе попить. Один стал в дверях, остальные внутрь – выкинули всех посетителей подряд, вот просто, стол был, всех выкинули. Каждому по морде – и на выход. Выкинули елку. И сказали: «Мы за тебя отомстили». Пока мстили, эти из кафешки позвонили в комендатуру. Приехала комендатура, повязали нас на гаупвахту, новогодняя ночь, всё классно.

А, вообще, учитывая такое окружение, достаточно часто попадал во всякие ситуации, как-то меня скинули в теплотрассу, которую я сам строил, ободрал до костей ноги, руки, форма матросская вся заляпанная, мне выйти не в чем было. Я привез ванну, полную ванну бензина Б-70, на котором летали самолеты, запустил туда форму – то, что она могла взорвать весь дом, мне как-то в голову не приходило – выстирался, высушился, и через пару дней приехала мама в гости, первый раз в новую квартиру. Я уже в порядке, все там, красиво, на Мукачевской мебельной фабрике мебель хорошую купил. Встретил маму, привез ее, все, отутюженное, наглаженное, ну, в общем надо ложиться спать, раздеваюсь, а у меня на ноге мяса нет.

– Слава, что с тобой?

Говорю, да так, мама, поцарапался.

– Ну-ка показывай.

Ну, показал. А там гной и всё прочее.

В Мукачево я пробыл, наверное, года полтора. Много хороших ребят там повстречал, очень хороший интересный парень был директор винсовхоза в Нижнем Коропце, у него все винные склады в скале, выработка в скале, причем очень давнишние. Вот он меня там угостил вином 50-летней выдержки.

Я закончил аэродром, сел на него полк, и прилетел с полком командир дивизии, полковник Одинокий. Мы с ним пересекались, пока строительство шло, он часто прилетал, такой активный мужик, интересный очень человек. Я уже капитаном был, и когда закончили, я ему предложил съездить в Коропец, он никогда там не был.

Ну, мы с ним зашли, первое впечатление, как везде – бочки, бочки, бочки, они большие там, 500-литровые, деревянные, везде краники. Походили, посмотрели, а мы были в августе, уже фруктов полно, а это хранилище под горой с фруктовым садом, а в саду стоят такие деревянные столики, скамеечки, сливы, груши, хороший сад. Заходим – маленькая комнатуха такая, деревянная бочка, и на бочке стоит бочонок. И директор совхоза открывает этот бочонок, а в нем как мармелад, вот такой консистенции. Он ножом порезал на кубики где-то сантиметр на сантиметр. И говорит: попробуйте. Мы попробовали: это такой вкус и такой аромат, я не знаю, как его передать. Ярко и необычно. Ну а что такое кубик сожрать? Дай еще. Он говорит:

– Ребята, давайте не так. Выходите сейчас наверх. У меня дела, я минут на 40 уйду, вы побудете, а потом я приду, и дальше вы сколько чего захотите, столько и будете.

Вышли мы с этим Одиноким наверх, солнышко, погода хорошая, сад. Ну, он руку поднял, грушу сорвал, сливу сорвал. С полчасика посидели, и такое настроение. Во-первых, очень расслабленно. А во-вторых, весело, вот хочется смеяться. Ну и что-то я сидел-сидел, хотел встать – и чувствую, встать не могу. То есть я все хорошо понимаю, я совершенно нормальный человек. Но встать не могу. И мне так смешно от этого. Смотрю, Одинокий сидит и тоже ржет. Я когда его увидел, понял, что та же ситуация. В общем, кончилось тем, что, когда пришел директор, нашел двух кадров, которые сидели, глядя друг на друга, и ржали как лошади.