Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 2

— Рыцарь де Рамена верит в Бога и в Господа нашего и в Его страдания, а ты?

Карлос назвал апостольский символ веры в его обычном содержании на родном языке.

— А дева Мария, матерь Божья?

— Я думаю, что она благословеннейшая среди жён, но я больше не молю её о заступничестве. Я слишком уверен, что Иисус Христос любит меня и слышит мои молитвы.

— Я считал, что поклонение святой деве — вернейший признак благочестия, — сказал растерянный Хуан, — но я ведь всего-навсего жалкий мирянин… О, мой брат, это всё ужасно! — он помолчал, и уже спокойнее добавил, — я убедился, что гугеноты никакие не чудовища с рогами и копытами. Скорее всего, они вполне добропорядочные люди, столько же полезные для мира, как и их соседи — католики. Но позор… но посрамления…

Смуглое лицо Хуана то вспыхивало румянцем, то бледнело. Перед его взором встала устрашающая картина — он видел своего единственного, горячо любимого брата облачённым в уродливое санбенито с факелом в руке в жуткой процессии, идущей на аутодафе [1] Аутодафе — казнь за преступление против веры, казнь еретика. …

— Ведь ты сохранил это в тайне? Дядюшка и его семья не знают? — спросил он.

— Нет, не знают.

— Откуда же ты взял эти проклятые… ох, прости, эти идеи?

Карлос коротко рассказал ему, как к нему попал Новый Завет на испанском языке умолчав, однако, о личной своей драме, которая сделала это учение для него бесценным, не посчитав нужным назвать и имя Хулио Эрнандеса.

— Конечно, церковь нуждается в усовершенствованиях, — открыто признал Хуан, — но милый Карлос, — лицо его приняло выражение печального и нежного сострадания, — ты в прежние времена был таким изнеженным и несмелым, ты подумал об опасностях? Я теперь говорю не о позоре — видит Бог, очень тяжело об этом думать, очень тяжело, — повторил он, — но угрозы издевательств и мук?

Карлос молчал. Он стоял, устремив взгляд в высокое синее небо, словно возносил безмолвную молитву.

— Что у тебя на руке? — изменившимся голосом воскликнул Хуан, — кровь? Алмаз рыцаря де Рамена поранил тебя!

Карлос с улыбкой взглянул на небольшую рану.

— Я и не заметил её. Ру, потому что был так счастлив сжать руку брата, — глаза его сияли таинственным светом, он добавил:

— Может быть, так произойдёт со мной, когда Христос призовёт меня к страданиям. Я очень слаб, но Он может дать мне счастливую уверенность в Своей любви, и от радости я не почувствую мук… или Он поможет мне через них пройти…

Хуан не понял его слов, но он был глубоко тронут и не мог много говорить. Они медленно шли к воротам монастыря. Когда они почти дошли до места, где им следовало расстаться, Карлос спросил:

— Ты слушал чтения фра Константина, помнишь, я тебя просил.

— Да, я восхищён им.

— Он учит истине.

— Так почему же ты не хочешь довольствоваться его учением? Почему ты ищешь хлеба лучше пшеничного, да ещё Бог знает где?

— Когда я на следующей неделе вернусь в город, я тебе обо всём расскажу.

— Надеюсь. А сейчас — до свидания!

Он отошёл на несколько шагов, но вдруг вернулся и сказал:

— Карлос, ты и я, мы будем держаться друг за друга, если даже весь мир восстанет против нас!

Разговор с братом принёс Карлосу успокоение. То, чего он так боялся — презрения и гнева брата — не постигло его. Вместо этого Хуан проявил столько откровенности и терпимости, что Карлос был не только радостно удивлён, но и исполнен счастливой надежды. Он вспомнил и повторил про себя ликующие слова псалмопевца: «Господь сила моя и щит, душа моя надеется на Него. Он помощь моя, сердце моё трепещет от восторга, и песнь моя да восхвалит Его».

Он заметил, что капитул, наверное, закончился, потому что здесь и там среди зелени появились облачённые в коричневое и белое фигуры монахов. Он вернулся в дом, и, никого не встретив на пути, вошёл в келью, в которой только что проводился капитул. В ней находился только глава маленькой общины, седовласый старец. Он сидел у стола, закрыв руками лицо. Кажется, его изнурённое старческое тело сотрясали рыдания. Карлос подошёл и с участием спросил:

— Отец мой, что с Вами?

Старец медленно поднял голову и взглянул на него печальными утомлёнными глазами, которые уже больше восьмидесяти лет видели, как люди друг за другом уходят в вечность.

— Сын мой, — сказал он, — если я плачу, то это от радости.

Карлос не понял его — ни на морщинистом лбу, ни на залитом слезами лице не было и следа от радости, и он спросил:

— Что же решили братья?

— Ожидать Божьих судов здесь. Да будет прославлено святое Его имя, — старец склонил убелённую сединой голову и опять заплакал.

Карлос был очень благодарен братьям за принятое решение. Он с большим опасением относился к предложению о побеге и был уверен, что святая инквизиция заподозрит истину, и таким образом будут разоблачены все приверженцы нового учения. Это очень много — видеть, что опасность пока отодвинулась и что за передышку пока не заплачено ни одной жертвой.

— Благодарение Богу, — опять воскликнул старый монах, — здесь я жил и здесь хотел бы умереть и быть погребённым рядом с братьями в часовне дона Алонсо Доброго. Сын мой, я пришёл сюда юношей, как Вы сейчас — нет, я был моложе. Не знаю уже, сколько прошло лет, один год похож на другой, ничего нельзя сказать наверняка. Я мог бы узнать это из большой книги, но глаза мои слишком плохо видят, чтобы что-то прочитать. Когда нас ещё посещал доктор Эгидиус, я читал свой символ вместе с младшими. Но не важно, сколько прошло лет, их было достаточно, чтобы превратить черноволосого мальчика в согбенного старца, блуждающего у края могилы. И я теперь должен уйти в большой злой мир по ту сторону притвора? Я должен видеть чужие лица и жить среди чужих людей? И среди них умереть, ибо час недалёк? Нет, нет дон Карлос, здесь я принял постриг, здесь я жил, здесь я хочу умереть и быть погребённым! Да поможет мне в этом Бог и все святые!

— Но отец, разве не принесли бы Вы эту жертву с радостью, во имя истины?

— Если братья будут вынуждены покинуть родину, тогда придётся и мне, но они не покидают её, слава святому Иерониму!

— Уйдут ли они или останутся, с нами пребудет Тот, Кому они служат и о Ком свидетельствуют.

— Может быть, может быть… В моё время не было в употреблении столько красивых слов. Мы проводили своп утренние и полуденные служения, читали святую мессу и исполняли всё, чего требует служба, а Бог и святой Иероним заботились обо всём остальном.

— Но ведь Вы не хотите, чтобы эти дни вернулись, не правда ли, отец? Ведь тогда Вы не знали Евангелия о милости.