Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 2

Карлос увидел в донне Беатрис разительную перемену, которая ещё яснее дала ему понять, как велико было его заблуждение, когда он считал её пассивную благодарность, которую она испытывала к человеку уделявшему ей внимание, за искреннюю любовь её женского сердца. Донна Беатрис теперь уже не была ребёнком. В день обручения на руку брата опиралась прекрасная женщина, и, оглядывая собравшуюся в её честь семью, держалась, как царица. На щеках её играл румянец, большие чёрные глаза сияли любовью и счастьем. Карлос мысленно сравнивал её с изящной тонкой работы алебастровой лампой, что стояла на инкрустированном столике в гостиной у тёти Катарины. Любовь совершила в Беатрис ту перемену, что и свет в лампе — прежде такая безжизненная, она вдруг осветилась изнутри мягким светом, который мог бы соперничать с красками утренней зари.

Затем последовало обручение донны Санчи с доном Белтраном Виваресом. Дону Балтазару удалось получить столь желанное место правительственного чиновника, и к его глубокому удовлетворению, он мог теперь пользоваться всеми благами и почестями, подобающими столь высокопоставленному лицу.

Венцом стечения счастливых обстоятельств для семьи стало рождение наследника у донны Инесс. Даже Гонсальво почувствовал благоприятные изменения своего здоровья, которые он приписывал искусству доктора Лосады. Если душа одарённого человека охвачена одной великой, над всем довлеющей идеей, это оказывает благотворное влияние на всё, чем бы он ни занимался. И пациентам доктора Лосады служило во благо то, что он, свободный от всяких предрассудков, занялся независимыми исследованиями. Эта так редко встречающаяся в его народе самостоятельность позволяла ему, хоть и с осторожностью, применять не признанные его коллегами лечебные средства. Меньшей похвалы, чем в случае с Гонсальво, доктор заслуживал в излечении раны Хуана, потому что, как только на неё перестали воздействовать всевозможными вредными снадобьями, природа сама стала быстро её заживлять.

Иногда Хуан высказывал пожелания скорейшего выздоровления Гонсальво, первопричиной которых было вовсе не человеколюбие или сострадание:

— Даю голову на отсечение, если бы он мог сесть в седло и удержать в руке меч, или хотя бы мог действовать рапирой без наконечника, ему пришлось бы скоро раскаяться в своих нахальных речах относительно тебя, Карлос. Но что может мужчина сделать с таким жалким созданием, кроме как оставить его в покое. Может, ему самому станет стыдно, хотя надежды мало, потому что при всём прочем он достаточно труслив для того, и пользуется тем, что на его выпады никто выпадом не ответит.

— Если бы он был в состоянии сесть в седло и удержать меч, ты бы увидел, брат, что его поведение и его речи чудесным образом бы переменились. Дурное расположение духа — следствие его постоянной боли, или, что ещё хуже, следствие его бессилия. Он мог бы совершать поступки, рисковать, жить, как живёт большинство мужчин, а он вот заточён в этих стенах, и если уж очень хорошо, может отойти от них на несколько сот шагов. Неудивительно, что заключённый в пещеру шторм порой воет и скулит, и если я это слышу, то испытываю слишком большое сострадание… Вот если бы он имел нашу счастливую надежду, Хуан.

— Из всех моих знакомых этот — последний, кто способен покаяться.

— Этого я бы не сказал. Гонсальво в глубине души очень добрый человек. А его озлобленность — следствие болезни. Ты знаешь, он несколько раз давал сеньору Кристобалю деньги для нуждающихся, а ведь их у него у самого немного.

— Это ничего не значит, он всегда был щедрым. Разве ты не помнишь, когда мы были детьми, он по малейшему поводу нас колотил, но когда у него были сладости и игрушки, всегда с нами делился, и даже лез в драку, если мы не хотели их брать. А старшие — те знали цену дуката ещё прежде, чем научились читать «Отче наш», они продавали и закладывали свои богатства, подобно голландским лавочникам.

— Да-да, так ты их и называл, и в следовавших за этим драках вёл себя с образцовой храбростью! Тогда как я приводил тебя в бешенство, умоляя соблюдать мир, — со смехом ответил Карлос, — но, мой брат, — добавил он уже серьёзно, — я часто спрашиваю себя, достаточно ли мы делаем при существующих обстоятельствах, чтобы поделиться найденным сокровищем со своими ближними?

— Я надеюсь, оно скоро будет принадлежать всем, — сказал Хуан, теперь продвинувшийся настолько, что крепко ухватился за своё право мыслить самостоятельно и всеми силами старался освободиться от духовного владычества священничества, — истина всемогуща и непременно одержит победу.

— В конечном итоге — да. Но перед этим может случиться многое, что с точки зрения смертных кажется поражением.

— Я думаю, что мой учёный брат, который далеко превосходит меня в мудрости, всё-таки неправильно понимает знамения времени. Чьи же это слова: «От смоковницы возьмите подобие, когда ветви её мягки и пускают листья, то значит, что близко лето». Сейчас на ветвях смоковницы везде появляются листья.

— Но могут быть заморозки.

— Как же ты всё видишь в мрачном свете! Ты вчера должен был сделать другие выводы, видя эти тысячи, что с благоговением, не дыша, слушали слово нашего фра Константина. Разве все эти тысячи не на нашей стороне, разве они не стоят за свободу и истину?

— Без сомнения, среди них есть последователи Христа.

— Ты всегда думаешь об отдельно взятых людях, вместо того, чтобы думать о родине. Ты забываешь, что мы — сыны Испании и относимся к кастильской знати. Разумеется, мы радуемся, когда здесь и там человек познаёт истину, но наша Испания! Эта прекраснейшая в мире страна! Страна победителей, её руки распростёрты до краёв земли! Одна рука придавила неверных в африканской крепости, другая доставляет ей золото и алмазы с далёкого Запада! Страна, которая ведёт свои народы путями открытий, её корабли владеют морем, армии — сушей. Разве она не найдёт дороги к прекрасному Божьему граду, разве не обеспечит себе прекрасного будущего в котором все от низшего до высшего признают истину, и истина сделает всех свободными! Карлос, мой брат, я не смею в этом усомниться! — в такой красноречивой и энергичной манере (если не сказать — высокопарной) Хуан высказывался очень редко. Но он страстно любил свою родину, и для её восхваления или её оправдания у него всегда находилось достойное слово. На эту его восторженную тираду Карлос ответил очень кратко:

— Господь в своё время усмотрит.

Хуан внимательно посмотрел на брата.

— Я думал, у тебя есть вера, Карлос! — сказал он.

— Вера?

— Да, такая, как у меня! Вера в свободу и истину! — он с нажимом произнёс эти слова «свобода и истина», вероятно полагая, что как скоро эти слова облетят мир, то им и завладеют.