Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 1

Карлос был удивлён ограниченностью и глупостью отца Фомы, но долго задерживаться на этой мысли не стал. Он взял свой Новый Завет, чтобы в тени пробковых деревьев ещё немного почитать. Уже спускался вечер, а он всё ещё сидел на склоне холма, наблюдая, как сгущаются сумерки, как день покорно уступает место ночи. Разноречивые мысли оживали в его душе, картины из недавнего прошлого опять, как раньше, пытались овладеть его сердцем. Казалось бы, совершенно случайная мысль напомнила ему пряный аромат цветущих апельсиновых рощ… Этот аромат наполнял воздух, и лепестки этих цветов лежали на тропинках пышного сада Алькасара в Севилье, когда он последний раз гулял там с донной Беатрис… Ему на миг стало больно, но теперь он уже был в состоянии справиться с болью. Только что прочитанные слова владели его мыслями: «Приходящий ко Мне не будет алкать и жаждать». Он верил, что Христос может утолить его душевный голод: «имея Его, я владею всем… Я нашёл своё Эльдорадо!»

— Отец, мой родной, незнакомый отец, я нашёл, не в этом значении, в котором вероятно ты его искал, а я так мечтал найти. Я нашёл истинную страну счастья, подлинное сокровище, нетленное наследие, чистое, неувядаемое, которое сохранится для меня на небесах!

Один из великих поэтов сравнивает душу человека со странником, который с посохом в руке проходит по земле, идёт без отдыха, стремясь достичь недостижимого и устало вздыхает: «О, почему будущее никогда не становится настоящим». Христианский же комментатор добавляет: «С Христом будущее уже стало настоящим. Кто нашёл Христа, тот уже у цели, ибо Он усмиряет наш страх и осуществляет все наши устремления». Кто познал Его, тот постиг основу всего.

Если мы пройдём по всем эпохам, то можем от ушедших услышать множество свидетельств о том, что же находили в Нём сердца людей, но всё равно от каждого свидетельства человека возвращались бы к Его словам, которые лучше всего выражают истину: «Я есмь хлеб жизни», «Я успокою вас», «во Мне вы будете иметь мир».

Вместе с миром, данным Христом, к Карлосу пришло и глубокое понимание истины. Он теперь очень хорошо понимал всё, о чём говорилось в Новом Завете. Из частично неясного, стёртого и запятнанного эскиза он стал светом, озарившим душу до самых глубин, и каждое слово в нём засияло как яркая звезда.

Карлос часто читал из своей книги Долорес, хотя и не разубеждал её во мнении, что книга написана на латыни, а он делает для неё импровизированный перевод. Она слушала его внимательно, но лицо её становилось всё печальней. Никогда она не осмеливалась сделать хоть какое-то замечание, но когда Карлос заканчивал, она благодарила его в своей обычной уважительной манере.

Однако эти чтения были для Долорес большим затруднением. Она испытывала чувства, похожие на те, что чувствует человек, когда в омертвевшую от мороза руку возвращается жизнь. Эти чувства будили в ней давно уснувшие мысли, которые она считала мёртвыми. С другой стороны, ей льстило снисхождение молодого господина, который для неё читал. Она за всю свою жизнь раздала очень много любви, очень мало или совсем ничего не требуя взамен. Она с радостью отдала бы жизнь за дона Хуана или дона Карлоса, но ей и в голову не могло прийти, что она, старая прислуга, для них дороже, чем дубовый стол или резное кресло. Сеньор дон Карлос помнил о ней и старался делать ей приятное. Такой радости Долорес уже давно не испытывала. Чья чаша до краёв наполнена любовью к людям, так, что не одна драгоценная капля падает на дорогу — тот и представить себе не может, какими прекрасными кажутся оставшиеся на дне капли для того, кому остаются только они. По понятиям Долорес, Карлос был уже наполовину священник, поэтому всё, что он делал и что говорил, имело для неё большой вес и даже приобретало оттенок святости.

Однажды, вечером, при свете серебряной лампы он читал ей во внутренних покоях замка. Он закончил чтение истории о Лазаре и сделал какое-то замечание о благодарной любви Марии и её жертвенном даре. Долорес отозвалась с неожиданной энергичностью:

— Ничего удивительного, каждый бы сделал это тому, кто вернул из гроба дорогого покойника.

— Он больше этого сделал для каждого из нас, — сказал Карлос.

Но Долорес опять ушла в себя, подобно тому, как улитка возвращается в свою раковину.

— Я благодарю Вас, сеньор дон Карлос, — сказала она, собираясь уходить, — и я признательна пресвятой деве, что она внушила Вам столько благочестия, сколько необходимо для Вашего святого призвания.

— Подожди-ка, Долорес, я удивляюсь, почему я так мало расспрашиваю тебя о своей матери.

— Да, сеньор, когда Вы оба были ещё детьми, я тоже удивлялась, что Вы и Хуан редко вспоминали о матери, тогда как очень часто говорили об отце. Если бы она осталась живой, Вы, сеньор, стали бы её любимцем.

— А Хуан стал бы любимцем отца, — не без некоторой зависти ответил Карлос. — Скажи, Хуан очень похож на нашего благородного отца?

— Да, сеньор, Ваш отец был смелым и мужественным. Не сочтите за обиду, сеньор, я готова поспорить, что Вы мужественно вступитесь за того, кого любите, но он любил меч, копьё и доброго коня, и он очень любил путешествия и приключения, и долго на одном месте не выдерживал.

— Скажи, ведь он в молодости бывал в Индии, да?

— Да. Потом он воевал в армии его величества короля, в Италии и против мавров в Африке. Однажды его величество король послал его с поручением в Лион, там он впервые встретился с Вашей госпожой матерью. Позднее он вернулся домой, на родину через горные цепи. Он завоевал благосклонность госпожи Констанци и привёз её, красивейшую из невест, в Севилью, где у него на Аламеде был великолепный дворец.

— Наверное, тебе было жаль покидать родные горы и поселиться в большом городе?

— Нет, сеньор, мне не жаль было моих гор. Моя родина была там, где находилась Ваша госпожа мать. И потом… большое горе заглушает все остальные чувства.

— Большое горе… Я считал, что ты с детства была в нашем доме.

— Не совсем так. Хотя моя мать и была кормилицей Вашей матери, и мы с ней лежали в одной колыбели, а когда стали старше — вместе играли. В семь лет я вернулась к своим родителям — они были честные люди, как и весь наш род, и добрые христиане старого толка, могли бы не снимать шапки перед его преосвященством кардиналом. Я была единственной девочкой в семье, поэтому родители всегда старались иметь меня рядом с собой. Больше десяти лет я была для них светом и радостью, и не было более весёлой девочки, которая бы выгоняла летом в горы коз, пряла зимой шерсть и жарила у огня каштаны, чем я.

Потом пришёл год, когда у нас в горах свирепствовала злая лихорадка. Мои родители умерли. В рождественское утро, когда к ранней мессе звонили колокола, я закрыла глаза моему отцу, а через три дня в последний раз поцеловала в холодные уста свою мать.