Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 1

— Конечно, брат, но я думаю, тебе нечего бояться.

— Нечего? — глаза Хуана как в детстве, сверкнули огнём, — если это так, то только потому, что из-за эгоистичности тёти, из-за чванства двоюродных братьев, донне Беатрис нельзя посещать танцы, театр и корриду. Но, мне кажется, ей достаточно показать своё лицо в Аламеде на мессе, и у меня появится целый рой соперников.

— Но дядюшка благосклонен к тебе и к донне Беатрис, и он не переменит своих мыслей, если ты вернёшься домой, покрыв себя славой, о, мой Ру!

— В таком случае будь бдителен в моём отсутствии, брат, и не упусти в нужный момент сказать необходимое слово, ведь ты это так хорошо умеешь. Тогда я буду спокоен и все свои силы посвящу благородной задаче свернуть шею всем врагам моего праведного повелителя, короля Испании!

Он встал, закрепил новый толедский меч на богато расшитом поясе, набросил на плечо короткий ярко-красный плащ и надел на свои пышные чёрные кудри цветную бархатную шапочку. Дон Карлос покинул комнату вместе с братом. Они вскочили на коней, которых держал наготове мальчик-земляк и поскакали по улице к воротам Алькалы, и не один восхищённый взгляд, не одно от души произнесённое «С Богом!» последовали за доном Хуаном.

После отъезда брата жизнь в Алькале стала для дона Карлоса Альвареса невыносимо однообразной, при этом его блестяще пройденный путь обучения в университете приближался к концу. Он добился степени лиценциата теологии и сообщил об этом дядюшке, с оговоркой, что часть времени, которая оставалась до его посвящения в сан, он бы охотно провёл в Севилье, где хочет слушать лекции знаменитого фра Константина Понсе де ла Фуэнте, профессора теологического колледжа. На самом деле причиной этого желания в большей степени была последняя просьба брата, нежели рвение к учёбе, тем более, что в Алькале до его слуха дошли вести, утвердившие его в том, что бдительность будет очень уместной. Ответ от дяди пришёл очень быстро, дядя любезно приглашал его считать дом в Севилье своим родным домом столько времени, сколько ему заблагорассудится. Хотя дон Мануэль очень гордился умом и успехами своего младшего родственника, его гостеприимство не было лишено эгоистических соображений — он считал, что дон Карлос будет способен оказать услуги одному из членов его семьи, которые он считал очень важными.

Семья дона Мануэля состояла из красивой, весёлой и легкомысленной жены, трёх сыновей, двух дочерей и осиротевшей племянницы жены донны Беатрис де Лавелла. Оба старших сына полностью походили на отца, который был, пожалуй, в большей степени дельцом, чем кавалером. Если бы по своему происхождению он был обыкновенный Ганс из Нидерландов или Томас с улиц Лондона, рождённый в семье низкого звания, его склонности и таланты позволили бы ему обрести честно заработанное состояние, но, поскольку он имел несчастье быть доном Мануэлем Альваресом чистейшей голубой испанской крови, то его научили смотреть на любую работу как на нечто крайне унизительное, так же — на торговлю и путешествия. Достойным его происхождения считался только один род занятий — аристократ имел право получать проценты с капитала, торговать чинами и собирать налоги. Правительство нередко оставалось обманутым, а население, особенно его беднейшие слои — жестоко притесняемым. Никто не богател быстрее, чем жадные к деньгам аристократы, от рождения чувствовавшие себя высоко вознесёнными над любым трудом, но нисколько не гнушавшиеся обманом и поборами.

Дон Мануэль младший и дон Валтасар были полны желания пойти по стопам своего отца. Из двух бледных черноглазых сестёр донны Инесс и донны Санчи, первая была уже замужем, а вторая уже имела определённые планы на будущее. Но один член семьи, младший, дон Гонсальво, очень отличался от всех остальных. Он был очень похож на деда. Первый конде де Нуера был диким авантюристом, прославившимся во время африканских войн, чванливый, во всем следовавший своим необузданным страстям. Дон Гонсальво в свои восемнадцать лет казался его точной копией. Не обращая внимания на увещевания, он совершал все мыслимые проказы, какие только мог позволить себе сынок из богатой семьи.

Но неожиданно с Гонсальво произошла разительная перемена — он стал вести размеренный образ жизни, посвятил всё своё время учёбе и в короткое время достиг небывалых успехов, и даже, как считали окружающие, проявлял некоторые признаки благочестия. Но его неизвестно откуда взявшееся благонравие исчезло так же быстро и бесследно, как и появилось. Не прошло и года, как он вернулся к прежним привычкам, и ещё сильней предался порокам и развлечениям.

Отец решил сделать из него солдата и отправить на войну, но случай не дал осуществиться его намерениям. Самые знатные кавалеры добивались лавров в корриде, где роль матадоров обычно исполняли выходцы из самых высокопоставленных семей. На кровавой арене Гонсальво не раз отличался хладнокровием и мужеством. Но он слишком часто испытывал судьбу. Однажды он был сброшен конём под копыта разъярённому быку и страшно им изувечен. Гонсальво выжил, но стал калекой, вероятно на всю жизнь обречённым на бездействие, болезни и муки.

Его отец считал, что хорошая должность при церкви наилучшим образом обеспечит его будущее и принуждал его принять сан, но искалеченный юноша не соглашался. Дон Мануэль надеялся, что под влиянием Карлоса он изменит образ мыслей и думал, что тот объяснит ему, что нет другого более лёгкого и приятного жизненного пути, чем тот, по которому намерен пойти сам.

Врождённая доброта заставила Карлоса согласиться с планом дядюшки. Ему от души было жаль двоюродного брата и он с радостью взял на себя задачу любым способом его поддержать и ободрить. Но Гонсальво с презрением отвергал все попытки Карлоса найти путь к его сердцу. Он считал, что у Карлоса, как у будущего священника, нет понятия о мужских стремлениях и мужских страстях, и вообще он наполовину женщина и не имеет права обо всём этом говорить.

— Стать священником? Ну нет, — отвечал он, — столько же желания у меня сделаться турком. Нет, кузен, я не настолько благочестив. Если тебе от этого легче, можешь вместе со своими возносить пресвятой деве и мои молитвы. Может быть, она будет к ним более благосклонна, чем к тем, которые я вознёс к ней в тот злополучный день святого Томаса, когда я последний раз ступил на арену.

Карлос тоже не был особенно благочестив, но эти слова всё-таки его задели:

— Поберегись, кузен, — сказал он, — твои слова звучат несколько кощунственно.

— А твои звучат, как… как… ну, как слова истинного церковника, каковым ты скоро и будешь! Священник обо всём, что видит вокруг себя кричит: «Чистейшая ересь! Безбожное кощунство!», а после этого: «Святая инквизиция» и «Жёлтое санбенито [12] Санбенито — одежда из жёлтого полотна, в которую одевали осуждённых инквизицией на сожжение. !» Я удивляюсь, как Ваше преосвященство ещё мне этим не пригрозили.