Маргарет Грэм - Раскол дома [litres]

Тим подполз к нему и сел рядом. Человек трясущимися руками сунул платок в карман.

– Добро пожаловать в прекрасный новый мир, мой друг.

Тим спросил:

– Кто это – полукровки?

Фургон снова повернул.

– Наполовину евреи, наполовину арийцы. У меня в Гастингсе была хорошая работа. Я портной. А к тому же масон и полукровка. Моя мать больна, она по-прежнему в Берлине. В прошлом году я приехал, чтобы забрать ее отсюда.

Он махнул рукой.

Его спутник пошевелился и с трудом поднялся на четвереньки. Тим увидел, что это совсем еще мальчишка, не старше, наверно, Джеймса. Парень что-то пробормотал, подполз поближе к своему товарищу и произнес несколько слов по-немецки. Старший сказал:

– Говори по-английски, чтобы наш иностранный гость понял. Видите ли, мой друг, Отто, работал в Лондоне, в ресторане. Он приехал сюда некоторое время назад, и, хотя он имеет несчастье быть масоном, он не еврей, поэтому, возможно, для него все обойдется.

– Я не видел их, Абрахам. Они, наверно, поджидали нас. Они всех поймали? – произнес молодой со стоном.

– Тебе больно, Отто?

– Нет, не очень. Живот ноет. Они здорово умеют раздавать пинки.

Абрахам погладил Отто по голове.

– Пройдет. Простите, мой английский друг, что я сбил вас. Скажите им, что я налетел на вас. Это не поможет, но опять-таки, а вдруг?

Тим сглотнул слюну. Его тошнило, избитое тело болело.

– А ваша мать? – спросил он.

Абрахам пожал плечами.

– Я пришел в квартиру, где она жила, но ее не было, там теперь поселились арийцы. Работы у нее тоже больше не было, потому что еврейскую лавку, где она работала, забрал себе арийский портной. Такое случается, но пока еще не со всеми. Я нашел этого портного. Он успел спрятать кое-какие бриллианты, но все остальное забрали. Моя мать тоже жила у него, в его крошечной темной конуре, именуемой квартирой. Она была печальна, она умирала. Я вернулся в наш дом, чтобы забрать вещь, которую хотел спасти, потому что по нашему обычаю она прикреплялась снаружи квартиры.

Он вытащил из кармана маленькую прямоугольную коробочку.

– Я снял этот футляр с нашей мезузой с косяка входной двери. Внутри пергамент, на нем на иврите начертаны несколько строк из Торы. Это тоже наш обычай. Ради того, чтобы ее забрать, многие из нас возвращаются тайком. Все остальное, что у нас было, – для новых «владельцев». Она упокоилась в мире с мезузой в руке. Теперь я ношу эту коробочку с собой. Они отнимут ее и уничтожат, но пока они этого не сделали, она будет у меня.

Тим не сводил глаз с прямоугольника в руке у Абрахама. Он откинулся назад, мысли его были отрывочны, но, несмотря на это, форма коробочки показалась ему знакомой.

Он вдруг почувствовал ледяной холод внутри, ему захотелось спать. Абрахам толкнул его локтем.

– Не спите. Нужно бодрствовать, так вы быстрее придете в себя.

Всех троих качнуло из стороны в сторону вместе с фургоном, а потом Тиму показалось, что они сразу же остановились, и тогда он понял, что заснул. Чувствовал он себя намного хуже.

– Raus, raus! [12] На выход, вон отсюда! (нем. – прим. пер .). – крикнул полицейский, запрыгнув в фургон и пинками выталкивая пленников наружу.

Тим оказался на вымощенном булыжником темном, мрачном дворе, окруженном со всех сторон высокими жилыми домами. Или, может быть, здесь располагались конторы? Полицейские с грохотом захлопнули массивные ворота. Нет, это, очевидно, тюрьма, потому что на некоторых окнах виднелись решетки. Дрожа всем телом, Тим сказал:

– Вы бы выбросили мезузу, иначе они поймут, что вы еврей.

Их тычками погнали к одной из дверей. Абрахам покачал головой:

– Мой друг, невозможно без конца скрывать, кто ты есть. Посмотрите на меня. Они все равно поймут. Мы в их руках, и нас ждет один из их великолепно обустроенных лагерей. Но для вас, может быть, все обойдется. Вы должны позвонить кому-нибудь из своих друзей.

– Я потребую адвоката.

Отто и Абрахам разразились хохотом, и тут же последовали тычки винтовками в ребра. Но их тела и так были истерзаны болью, и новые удары уже ничего существенно не меняли.

Их подогнали к столу, за которым сидел еще один полицейский. Тим настаивал на адвокате, и Абрахам перевел его слова на немецкий. Полицейский пристально посмотрел на Тима, а затем кивнул охранникам. Им надели наручники и погнали всех троих вдоль по коридору и дальше по осклизлым ступенькам вниз – в вонючий подвал. Откуда-то донесся пронзительный крик.

Их затолкали в камеру и надели оковы на щиколотки. Запястья со щиколотками соединяла цепь. Охранник с грохотом запер дверь.

Пленники смотрели друг на друга.

– Давайте для начала присядем, – предложил Абрахам.

Но сесть можно было только на холодный пол. Им удалось сползти по стене на каменные плиты. Господи, до чего же холодно. Тим откинул голову назад. Стены сочились влагой. Он потребует, чтобы они связались с Хейне Вебером, унтер-штурмфюрером СС.

Но нет, он не может. Теперь он понял, что такое настоящая Германия, и опасался раскрыть имена своего настоящего отчима и настоящей матери, потому что знал, что коробочка для мезузы прикреплялась раньше на дверь их квартиры. И он, такой молодец, предложил отшлифовать деревянный косяк и сделал это настолько тщательно, что практически никаких следов не осталось. Хейне заявил тогда, что найдет бывших владельцев и добьется, чтобы их покарали за порчу имущества. Тим тогда не знал, что отчим имел в виду. Теперь он знает. А может быть, знал всегда, но не хотел думать об этом. И если Хейне действительно найдет и подвергнет их наказанию, это будет его, Тима, вина.

Наручники натирали руки, но он едва замечал, как саднила кожа, потому что пульсирующая боль во всем теле была сильнее. От ужаса у него пересохло в горле, зубы стучали, и ему казалось, что он никогда уже не сможет унять дрожь. В голове у него крутились слова отца, сказанные еще давно, до того как Тим нашел свою мать, но уже после того, как нацисты начали свою атаку на демократию.

– Нация, которая упраздняет правовую систему и развязывает себе руки, должна быть разгромлена.

Отто умер ночью, тихо и незаметно. Абрахам закрыл глаза своего друга. Тим в потрясении смотрел на умершего.

– Нужно позвать охранников.

Абрахам покачал головой.

– Моя христианская половина и ваша полностью христианская личность должны прочитать молитвы за упокой его души, поскольку они этого делать не будут.

Звякая оковами, оба поднялись и прочитали «Патер Ностер» и двадцать третий псалом. В какой-то момент, когда они пели, голос Абрахама дрогнул, и Тим почувствовал слезы на своем лице. В душе у него смешались шок, страх и скорбь, но одновременно им овладела ярость, потому что все происходящее было так гнусно и потому что Отто был совсем еще мальчишка. Закончив отпевание, они позвали охранников. Створка глазка откинулась в сторону.