Илья Клаз - Белая Русь [Роман]

— Стой! — закричал Алексашка. — Лях в засаде сидит!

— Где засада? — заметался на валу Елисей, с тревогой поглядывая на колонну пикиньеров, которая медленно шла вперед.

— За хатами войско построено. Сейчас пойдет… Беги к воеводе.

Елисей мигом скатился с вала. Воеводу нашел возле острога. Воейков не поверил словам ратника и поднялся на вал. Со стороны острога посад проглядывался хуже — тополя заслоняли проулки. Но войско увидел. Воевода обнял Елисея.

— Беги назад! Сейчас пошлю ратников.

Следом за Елисеем пришло двести ратников и столько же конных. Сюда же прискакал Воейков и настрого приказал не подниматься никому на вал — пусть Радзивилл думает, что замысел его не разгадан. Только Алексашка маячил на гребне, коротко переговариваясь с воеводой.

— Не показываются из-за хат? — нетерпеливо допытывался Воейков. — Гляди зорко!

— Покамись сидят, — отвечал Алексашка, прохаживаясь взад и вперед.

Он с тревогой смотрел, как приближалась к острогу пехота. Сверкнув, опустились пики. Грохнули мушкеты. С вала — ответный залп. И в то же время из-за хат, словно волна, выкатилось войско и помчалось к валу. Алексашка закричал:

— Бегут!.. — и услыхал властный голос воеводы:

— На вал!

Ратники поднялись на гребень, поставили мушкеты на сошки, крепче зажали в руках алебарды и пики. У Алексашки давно заряжен мушкет. Он слышит, как тонко поют рожки. На бегу Радзивиллова пехота сжимается в клин. Острие его направлено на вал, на него, Алексашку. Вот она уже совсем близко. Алексашка прицелился. Почему-то дрожит рука, и он сильнее сжал ложе. Прямо перед стволом на мушке колышется в беше зеленое сукно короткого зипуна. Алексашка нажимает курок. Приклад бьет в плечо. Зеленый зипун проваливается вниз, исчезает. Алексашка видит, как падает пикиньер, раскинув руки. Через него переступают другие и, выставив пики наперевес, трусцой бегут к валу. Алексашка поспешно заряжает мушкет. Заряд выскальзывает из пальцев. За упавшим не сгибается. Берет из ольстра другой. И уже без сошки, почти в упор стреляет в пикиньера, ползущего на вал. Выстрелы, крики, звуки рожков — все слилось в сплошной гул. Пикиньеры добирались до гребня и под ударами ратников летели вниз. Алексашка услыхал хриплый голос воеводы:

— Смелее, ребятушки! Стойте за землю русскую!..

Подбадриваемая воеводой пехота алебардами рубила твердые древки пик. Враг напирал, и казалось, вот-вот прорвется через вал. Воейков, обнажив саблю, вбежал на гребень.

— Держитесь, ратники! — воевода поднял саблю. — С нами бог!

Сильнее замелькали алебарды. С расколотой головой покатился с вала один пикиньер, за ним второй. Увидав Воейкова, к нему бросился воин. Он пропорол пикой ратника и, сверкнув острием, нацелился в грудь воеводы. Осталось сделать два шага. В этот момент между пикой врага и воеводой выросла сухопарая фигура Елисея. Пика вонзилась ему в живот.

Бросив мушкет, Алексашка одним прыжком оказался возле воина и схватил его за горло. Сцепившись, оба покатились с вала. Воин подмял под себя Алексашку и, схватив за волосы, несколько раз ударил головой о жесткую землю. Все поплыло кругами в глазах Алексашки, и он ослабел. Воин вскочил и, обрадованный тем, что легко вырвался из рук москаля, пустился бежать к посаду. Но убежать не удалось. Воевода раскрыл ворота, и две сотни конников, подняв сабли, ринулись лавиной вдоль вала. Под ноги коня свалился порубленный пикиньер. Алексашка с трудом заполз на вал. Подхватив пику врага, встал на гребне. Только пика теперь не была нужна. Штурм отбили. Войско Радзивилла откатилось в посад. Под валом стонали раненые.

У Алексашки шумело в голове и подкатывалась тошнота. Шатаясь, пошел по гребню. К валу бежали бабы. Одна из них бросилась к Алексашке, развернула тряпицу и сунула в руки горячую лепешку.

— Ешь, ешь… — шептала она, задыхаясь от волнения.

Алексашка жевал лепешку и грустно смотрел на высокое бледно-голубое небо, что висело над утомленным от боев и осады городом.

Гетман Радзивилл обедать не захотел. Приказал принести кувшин вина. Налил кубок, залпом осушил его и, наполнив снова, поставил на стол. Вытер ладонью усы, остановился посреди комнаты, заложив за спину руки. Голубая парчовая накидка, затканная золотыми и серебряными нитями, сползала с плеча. Гетман швырнул ее в кресло. Хорунжий Гонсевский молчал. И молчание это раздражало гетмана.

— За три месяца отбили пять приступов. Пять! — Радзивилл выставил руку с растопыренными пальцами. — Сожрали половину коней, а города не сдают. Я потерял пять сотен пехоты и почти столько же гусар и драгун… Откуда берется у схизматов сила?

— В своей хате углы помогают, ясновельможный, — проронил Гонсевский.

— Своя ли хата Могилев? — у гетмана дрогнул подбородок.

Гонсевский почувствовал недовольство в голосе Радзивилла. Еще двести лет назад могилевское староство составляло одну из королевских волостей. Через сто лет король даровал городу Магдебургское право. Землями вокруг Могилева владело шановное панство.

— Выходит, так, — с горечью усмехнулся хорунжий.

— Не из хат, а из сараев вылезло быдло. Надо загонять в стойла. Кнутами загонять. В Пинске снова бушует чернь.

— Есть вести? — у Гонсевского приподнялись брови.

— Войт Ельский письмо прислал. Пишет, под городом снова объявился загон. Ведет его казак Небаба.

— Этого не может быть! — воскликнул Гонсевский. — Его порубили в болоте. Не хочет чернь верить в его конец.

— Скорее, что так. Войт встревожен и просит драгун. На Пинск сейчас войск нет, и посылать ни одного драгуна не буду. Могилев костью стоит.

— Надо бы, — осмелился не согласиться Гонсевский. — Вспомни, ясновельможный, как усмирили — почти семь лет спокойно было. Как воевать Могилев, если за спиной неспокойно.

— Могилев возьму, тогда и порешим, — твердо ответил Радзивилл.

— Твоя воля, ясновельможный. Позволь заметить, не видно, чтоб горожане собирались сдать город. Орешек твердый.

— Расколется. Начнут копыта конские грызть — расколется.

— С божьей помощью! — согласился хорунжий, но в мыслях не думал, что такое скоро сбудется.

— Половину войска положу, но город возьму! — Гетман поднял кубок и выпил вино. — Завтра по валу буду ядрами бить. Иди, хорунжий, готовь войско к бою. Утром чтоб полковники строились со знаменами и бунчуками.

Гонсевский ушел. Радзивилл прилег на походную кровать и, заложив под голову руки, задумался. Совсем стар стал хорунжий и боязлив. В победу не верит. Заметил гетман, как вертелся хорунжий в седле во время боя и беспокойно грыз ногти. А совсем недавно еще носился по полю от полковника к полковнику. Может быть, отправил бы его в королевство на покой, да заменить нет кем. Гонсевский осторожен и хитер.