Владимир Бурцев - В погоне за провокаторами

Мог ли он думать, что в Петербурге его будет ждать арест, а потом и ссылка, его бывшего директора департамента полиции?!

Приехав в Париж, я, конечно, решил никому не сообщать о своем свидании с Лопухиным, — исключение сделал только для Савинкова. Прямо с вокзала я направился к нему и подробно рассказал о своем свидании с Лопухиным. Но я не только взял с него слово сохранить эту тайну, но предварительно убедился и в том, что он понял важность для меня этой тайны и действительно выполнит данное слово и никому ни при каких условиях не скажет о моем свидании с Лопухиным. Савинков понял, как это для меня важно, и сдержал данное слово.

Когда Савинков выслушал весь мой рассказ о свидании с Лопухиным, он сказал:

— Лопухин лжет! Он подослан к вам! Ему надо скомпрометировать вас и выслужиться! Азеф выше всех обвинений Лопухина!

Мое заявление в ЦК эсэров об Азефе — Суд по обвинению в оклеветании Азефа — Письмо Азефа к Савинкову

Я видел, что в деле обвинения Азефа стою перед глухой стеной и что одними конспиративными переговорами с эсэрами я не разрешу азефского вопроса. Я тогда решился скорее настоять на суде и пред беспристрастными и незагипнотизированными судьями обосновать свои обвинения против Азефа.

Эсэры медлили с назначением суда надо мной. Но я более ждать не хотел.

Я составил заявление, обращенное к партии эсэров, и в нем прямо обвинял Азефа, как провокатора. Но прежде, чем опубликовать это заявление, я его корректуру передал представителям эсэров, и заявил, что, если немедленно не будет назначено суда, я его опубликую.

Вот несколько отрывков из этого моего заявления.

«Уже более года, как в разговорах с некоторыми деятелями ПСР я указывал, как на главную причину арестов, происходивших во все время существования партии, на присутствие в Центральном Комитете инженера Азефа, которого я обвиняю в самом злостном провокаторстве, небывалом в летописях русского освободительного движения.

Более полугода уже, как существует комиссия, образованная Центральным Комитетом для расследования причин петербургских провалов конца того и начала этого года. В этой комиссии я все время категорически заявлял, что, по моему глубокому убеждению, причина всех бывших провалов — провокация, и при этом я все время указывал на Азефа, как на провокатора.

Повторяю, последние петербургские события не позволяют мне более ограничиваться бесплодными попытками убедить вас и вашу комиссию в ужасающей роли Азефа, и я переношу этот вопрос в литературу и обращаюсь к суду общественного мнения».

«Я давно уже просил Центральный Комитет вызвать меня на третейский суд по делу Азефа. Сколько мне известно, решение вызвать меня на суд со стороны Центрального Комитета состоялось более месяца, но оно мне не объявлено до сих пор. Разумеется, на третейский суд я явлюсь по первому требованию, но события происходят в настоящее время в России ужасающие и кровавые, и я не могу ограничиться ожиданием разбора дела в третейском суде, который может затянуться надолго, — и гласно, за своею подписью беру на себя страшную ответственность обвинения в провокаторстве одного из самых видных деятелей ПСР».

«Перед нами задача стоит не только в том, чтобы изобличить и обезвредить на будущее время Азефа, но и добиться полной ответственности Рачковских и Герасимовых за их чисто уголовные преступления».

На корректурном листке моего заявления, адресованного в «Центральный Комитет партии с.-р.», я рукой сделал следующие три примечания для эсэров:

«1) Прошу переслать это заявление в ЦК для того, чтобы после средижировать его вместе;

2) ЦК может от себя добавить в этом же листке все, что ему угодно;

3) Разумеется, это заявление не должно быть известно Азефу и тем, кто ему может о нем передать».

Эсэры, как было потом сказано в докладе судебноследственной комиссии, не могли не понять, что опубликование этого заявления произвело бы потрясающее действие не только в партии, но и во всем русском обществе. Но эсэры официально не хотели принять мое последнее условие, и от имени партии мне было сказано:

«Азеф и партия — одно и то же. У нас от Азефа нет секретов, и потому мы Вам возвращаем эту прокламацию. Действуйте, как хотите».

Но в то же самое время мне было заявлено, что ЦК немедленно созывает суд, и я, не опубликовывая заявления, отложил его для передачи суду.

Судьями эсэры предложили выбрать Г. А. Лопатина, В. Н. Фигнер [120]и П. А. Кропоткина. Когда они сообщили мне этот список, я сейчас же, без возражений, согласился на него. Но суд должен был состояться собственно не над Азефом по обвинению в том, что он провокатор, а надо мною за то, что я клевещу на Азефа и называю его провокатором.

По словам одного из судей, задачи суда были таковы:

«…Предположено было заняться тем, чтобы выяснить, клеветник Бурцев или нет? И мало того, не только клеветник, но и человек, который легкомысленным образом распространяет клеветнически-злостные слухи относительно одного из самых выдающихся деятелей партии, одного из столпов ее. И вся наша задача состояла в том, чтобы определить, действительно ли это было так или нет».

Сам Азеф заранее отказался явиться на суд. Но он все время прекрасно знал, в каком положении находится дело, и со стороны старался руководить теми, кто на суде были его защитниками, и он им подсказывал архументы для своей защиты.

Накануне суда Азеф прислал целое послание к Савинкову. После суда я напечатал это письмо целиком в 9-10 №№ «Былого». Вот из него несколько отрывков.

«Но если бы еще и можно было бы похерить суд над Бурцевым, то я скорее был бы против этого, чем за, но, конечно, не имел бы ничего, если бы вы там так решили это дело. Некоторые неудобства суда имеются. Я многое, указанное в твоем письме, разделяю, но не все. Мне кажется, дорогой мой, ты слишком преувеличиваешь то впечатление, которое может получиться от того, что выложит Бурцев»…

«X. пишет, что Бурцев припас какой-то ультрасенсационный «материал», который пока держит в тайне, рассчитывая поразить суд, — но то, что я знаю, действительно не выдерживает никакой критики, и всякий нормальный ум должен крикнуть: «Купайся сам в грязи, но не пачкай других!» Я думаю, что все, что он держит в тайне, не лучшего достоинства. Кроме лжи и подделки, ничего быть не может. Потому, мне кажется, суд, может быть, и сумеет положить конец этой грязной клевете. По крайней мере, если Бурцев и будет кричать, то он останется единственным маниаком. Я надеюсь, что авторитет известных лиц будет для остальных известным образом удерживающим моментом. Если суда не будет, разговоры не уменьшатся, а увеличатся, а почва для них имеется — ведь биографии моей многие не знают».