Владимир Бурцев - В погоне за провокаторами

Среди озлобленных врагов советской страны одно из первых мест занимает старый эмигрант, свидетель ряда революционных выступлений против царизма, Бурцев.

Как могло случиться, что эмигрант очутился в стане врагов пролетариата? Лучшим ответом, как Бурцев стал белогвардейцем, служат его воспоминания. В них он выявляет, какое необыкновенное историческое недоразумение произошло с либералом и конституционалистом.

Самодержавие своими преследованиями создало ему ореол революционера и опасного врага, в то время как к настоящей народной пролетарской революции Бурцев не имел никакого дела.

Свою революционную карьеру Бурцев начал в начале восьмидесятых годов, когда еще шумели революционные волны, поднятые Народной Волей. Принимая участие в борьбе Народной Воли, зная лично многих народовольцев, Бурцев не разделял взглядов якобинского крыла Народной Воли. Героическая борьба за власть русских якобинцев была не только чужда и непонятна Бурцеву, она была ему определенно враждебна. Но, не разделяя якобинских взглядов Народной Воли, Бурцев далеко не разделял и тех настроений, которыми жило и двигалось более умеренное крыло партии. На правом крыле народовольчества Бурцев занимал самое правое место.

В борьбе он был одиночка, к революции и партии он не примыкал никогда. Цель борьбы Бурцев видел не в завоевании власти якобинцами, а только в получении конституции. С помощью демократических свобод и конституции он надеялся достигнуть разрешения всех стоящих перед Россией задач. «Я постоянно твердил, что нам надо только свободы слова и парламент, и тогда мы мирным путем дойдем до самых заветных наших требований» («Воспоминания»), Более чем умеренный в своих требованиях, Бурцев естественно не нашел себе союзников в лагере борющихся революционных партий России.

В момент героических попыток остатков Народной Воли восстановить народовольческие организации Бурцев оставался в стороне. Вся его работа заключалась в том, что он, имея знакомства и связи, оказывал, как он говорит, «отдельные услуги, какие обычно оказывала молодежь».

В 80-х, 90-х и 900-х годах русское революционное движение росло, оформлялось и дифференцировалось. На место революционной мелкой буржуазии якобинского типа и на место мелкобуржуазных народников, революционеров по недоразумению, выходили могучие колонны пролетариата, а вслед за ними и вместе с ними ширилось революционное движение в городе и деревне. Бурцев резко отвернулся от пролетариата и социал-демократии. В революционном движении эпигонов народничества он увидел, как он сам говорит, много такого, «что многих заставило и тогда сразу встать к ним в оппозиционное отношение».

Ближе всего сердцу Бурцева по своей программе были либералы. Борьба за свободу слова, борьба за конституцию роднила Бурцева с либералами. От либеральных течений его отделял лишь темперамент взбунтовавшегося мелкого буржуа. Не связанный ничем с процессом производства, не связанный ни с одним классом, ни с одной группой, и в то же время связанный своей идеологией с оппозиционной буржуазией, Бурцев вполне естественно мог вносить в эту идеологию такие струи, которые не вкладывали туда всеми корнями связанные с жизнью земцы, аграрии, представители промышленного капитализма. В либеральном прогрессивном лагере, рассказывает Бурцев, «я видел много здорового, но в этом лагере я не нашел ни широты перспектив, ни энергии, ни жертвенности, ни желания рисковать». Родственный по идеологии либеральный лагерь оказался чуждым по тактическим приемам борьбы.

Социал-демократия формировала на бой пролетарские колонны и все силы свои полагала в массовом ударе пролетарских батальонов. Социал-демократы видели разрешение революционных задач в массовом движении класса. Дворянско-феодальные и буржуазные группировки переживали быстрый процесс партийности и кристаллизации, формируя свои организации кто раньше, кто позже, ставя целью своей борьбы разрешение проблемы власти. Ни там, ни здесь Бурцев не находил себе места. В тот момент, когда вопрос существования дворянско-феодального строя решался классовыми армиями, стоящий меж классов, отражающий лишь гибнувшие прослойки, Бурцев стал ярым провозвестником террора.

В своих печатных выступлениях главным образом 90-х годов он подчеркивал необходимость центрального террора. Поднимая знамя террора, он претендовал на традиции Народной Воли. Бурцев не мог понять, что русские якобинцы путем террора стремились разрешить проблему власти, а он путем террора стремился лишь вырвать из рук правительства случайные временные уступки в пользу либералов.

Самодержавие 80-90-х годов ударами Народной Воли приучено было бояться террористов, и слово террор бросало его в дрожь. Когда Бурцев, никем не поддержанный и ни с кем не связанный, заговорил о терроре, он привлек к себе внимание охранки. С Бурцевым стали бороться. К Бурцеву самодержавие стало относиться как к серьезному революционеру, всячески пытаясь уничтожить его, употребляя все усилия на то, чтобы гнать Бурцева из страны в страну. Его стремились или запрятать в тюрьму за границей, или получить в свои руки для расправы. Но разговоры Бурцева были так же страшны, как и его дела. Не будучи революционером-практиком, Бурцев не сделал в своей жизни ни одного революционного поступка.

Бурцев хорошо знал среду эмигрантов. Это дало материал для его исторических предприятий.

Как историк революционного движения, Бурцев не обратил внимания на революционную борьбу классов.

Одиночка в своей революционной жизни, он в революции наблюдал и видел лишь отдельных героев и безнадежную толпу. Жизни «святых» революции Бурцев и посвящал свои исторические изыскания. Изданное с его помощью и под его редакцией «Былое» снискало себе широкую известность среди огромной массы оппозиционно настроенных к самодержавию читателей. Одиночная борьба толкнула Бурцева на путь террористический, но заговорщицкая борьба вырабатывала свою технику с организациями кружков и героями заговорщиков. Там, где революционное движение опиралось на заговор, а не на класс, оно не имело периферии и глубоких корней. Достаточно было проникнуть провокатору, и революционные ячейки легко могли быть уничтожены.

С классовым движением такими методами бороться нельзя. Массовые партии, опирающиеся на класс, нельзя разрушить и захватить агентами правительства.

Когда в 900-х годах снова поднялось революционное движение, и мелкая буржуазия города и деревни вышла на сцену если и с новыми лозунгами, то со старыми тактическими приемами центрального террора, естественно, что самодержавие снова использовало против растущего революционного напора испытанный прием — провокацию. Провокация дала правительству ряд блестящих побед над мелкобуржуазными революционерами, но она же приводила к тому, что представители департамента полиции превращались в угрозу существования самого департамента.