Владимир Бурцев - В погоне за провокаторами

10-й номер «Народной Воли» был отпечатан, развезен по России, но… вскоре последовали аресты всех, кто только имел какое-нибудь отношение к изданию 10-го номера, и многих, кто к нему никакого отношения не имел. Выловлены были почти все отпечатанные номера «Народной Воли». Это было полное торжество судейкинской провокаторской тактики!

Роль Ландезена в тогдашнем разгроме народовольческого движения огромна. Дерптская типография еще несколько месяцев оставалась неарестованной, но в ней ничего более не печаталось. В этой типографии жандармы рассчитывали и впредь, при помощи того же Ландезена, продолжать печатать революционные издания, а затем распространять их и этим путем вылавливать революционеров, кто будут причастны к их распрострнению.

Но в феврале 1885 г. в этой типографии скоропостижно умер хозяин квартиры, революционер Переляев [30], и она таким образом неожиданно для жандармов была случайно обнаружена местной полицией. При обыске в ней были найдены документы Ландезена, и ему поэтому пришлось официально скрыться.

После провала дерптской типографии, — в начале 1885 г., — Геккельман с паспортом на имя Ландезена приехал за границу. Эмигранты встретили его как одного из немногих уцелевших от тогдашних массовых арестов. Он вошел в их среду и стал пользоваться их доверием. Особенно хорошо сошелся с Бахом, Тихомировым, Лавровым, Серебряковым. Конечно, все время, как агент Рачковского, он их «освещал» и расстраивал все их дела. В начале 1889 г. он добился того, что они познакомили его с нами во время издания «Свободной России», и с тех пор он стал «освещать» и нас.

Начальник русского заграничного сыска Рачковский мог играть значительную роль за границей благодаря тому, что французское правительство стремилось во что бы то ни стало заключить союз с Россией и очень дорожило связями с русским правительством. Со своей стороны, русское правительство в общей политике готово было очень многое делать для французского, чтобы оно взамен того помогало ему в борьбе с эмигрантами.

Через своих агентов Рачковский не только освещал эмигрантскую жизнь, но занимался и уголовщиной, и провокацией. Им была разграблена типография «Народной Воли» в Женеве в 1886 г. Его агент, Яголоковский, участвовал в бросании бомб в Бельгии, когда это надо было русскому заграничному сыску для компрометирования русских эмигрантов. Через Ландезена Рачковский много сделал для того, чтобы Тихомиров уехал в Россию, и на деньги, данные Рачковским, Ландезен помог Тихомирову печатать его брошюру «Почему я перестал быть революционером».

Когда весной 1890 г. через Ландезена Рачковский узнал, что Рейнштейн в Париже занимается бомбами, то Ландезен с его согласия принял участие в этом деле. Рачковский рассчитывал арестовать наиболее деятельных эмигрантов, создать против них большой процесс, надолго от них отделаться и разгромить русскую эмигрантскую колонию в Париже. Он надеялся, что французское правительство в данном случае широко пойдет ему навстречу. Было арестовано человек 7–8, принадлежавших к небольшому отдельному кружку, и из них создали процесс. Во всем этом Рачковскому тайно оказывали огромные услуги и французская полиция, и французское министерство внутренних дел.

Однако Рачковскому пришлось отказаться от многого, о чем он мечтал вначале, когда подготавливал аресты. Процесс сразу принял скорее неблагоприятный характер для русского правительства, и во всяком случае аресты в Париже вовсе не отразились на общем положении русских эмигрантов во Франции.

Один из защитников подсудимых Мильеран [31]потребовал ареста и привлечения к делу агента Рачковского провокатора Яандезена. В этом его решительно поддержали и французская пресса, и французское общественное мнение, и даже суд. Яандезен, однако, благодаря податливости французского министра внутренних дел Констана имел возможность скрыться, и сам Рачковский лично благополучно вышел из этого дела. По суду арестованные эмигранты были приговорены к одному-двум годам тюрьмы, а Яандезен заочно был приговорен к пяти годам тюремного заключения.

За свое предательство и свою провокацию Яандезен был щедро награжден. Правительство прикомандировало его, как чиновника, к одному из заграничных посольств, представители высшей аристократии принял участие в его крещении, Александр III [32]разрешил ему переменить фамилию Геккельмана на Гартинга (Аркадия Михайловича) и т. д. С тех пор Яандезен сам занялся организацией политического сыска за границей и долго заведывал им, между прочим, в Берлине. В конце концов, он имел наглость (другого слова нельзя подыскать) добиваться того, чтобы на эту должность его перевели в Париж, а Рачковский постарался даже, чтоб он был награжден французским орденом Почетного Яегиона. Но с русского эмигрантского горизонта Ландезен с тех пор совершенно исчез.

В 1908 г. я был в театре Шатлэ. Давали какой-то русский спектакль. Во время антракта в кулуарах я обратил особое внимание на человека, проходившего в толпе мимо меня, фигура которого меня очень поразила и показалась мне знакомой. Чтобы получше всмотреться в его лицо, я стал его искать, но второй раз увидеть его мне никак не удалось.

Я не ошибаюсь, что в театре Шатлэ я спустя двадцать лет встретил Ландезена, когда он уже под именем Гартинга занимал пост официального представителя русской полиции за границей. Он был седой, а я оставил его брюнетом. Он, очевидно, меня узнал и предполагал, что я его также узнал, и ждал нападения.

Как русское правительство заинтересовалось судом над парижскими эмигрантами, Кашинцевым (Ананьевым) [33]и другими, это видно из рассказа французского сенатора Э. Додэ в его воспоминаниях.

«В 1890 г. нам, — пишет Додэ, — представился случай оказать русскому правительству очень важные услуги. Министр внутренних дел Констан через русских и французских агентов узнал, что русские революционеры в Париже заняты приготовлением взрывчатых веществ и намерены (?) везти их в Россию. Русский посланник А. П. Моренгейм потребовал, чтобы французское правительство приняло меры и не допустило ввоза динамита в Россию Рибо, Фрейсинэ и Констан, которым он сообщал свои опасения, взяли на себя самые формальные обязательства в том, что они помешают революционерам вывезти динамит из Парижа».

21 мая Констан собрался ехать с Карно на юг Франции. Моренгейм, перепуганный тем, что без Констана «нигилисты» [34], наверное, скроются, бросается к нему на вокзал. Моренгейм едет на вокзал и там застает Констана, который его и успокаивает, что «меры» приняты. Моренгейм стал собираться уезжать, но Констан обратил его внимание на то, что свидание их замечено журналистами, и, чтобы избежать толков, он ему посоветовал дождаться Карно. Через минуту Карно при входе в вагон простился с русским посланником и был очень польщен любезностью Моренгейма, истинной причины которой он не понимал, и «горячо его благодарил за честь».